Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

А Саша не плакала. Не могла, наверное. Смотрела на происходящее сухими больными глазами, будто спрашивала присутствующих: как жить-то теперь? Одной, с ребенком? Заработка никакого не было, до диплома — еще год учебы… Татьяна Сергеевна, добрая душа, и ее тоже обласкала — обещала помочь. Приходи, сказала, в наш дом за любой надобностью, поскольку ты сестра нашей Олесечки. Саша только кивнула медленно и скорбно: да, приду. Куда ж я денусь? Приду, конечно. Спасибо на добром слове.

Жизнь у Саши после смерти родителей и впрямь не задалась. Трудно было. До диплома дотянула, а вот с работой ничего хорошего не выходило. Часто приходила к Лесе, оглядывала вполне благополучный дом, поджимала губы с досадой. Совсем не шло к ее и без того сердитому маленькому лицу это выражение досады. Леся уж и не знала, как угодить сестре. И виновато соглашалась на ее упреки в незаслуженном везении. Действительно, несправедливо все вышло. Саша и умнее, и лучше Леси во всех отношениях была, и образование высшее получила, а судьба к ней отчего-то счастливой стороной не торопилась поворачиваться. А младшую сестру, глупую, совсем не духовную личность, взяла да и обласкала. В один из таких приходов Саша отвела Лесю в сторону, проговорила решительно:

— Слушай, Леськ, я вот думаю квартиру продать…

— Да? А зачем, Саш? — захлопала удивленно ресницами Леся. — А где ты жить будешь?

— А нигде. Я в Америку хочу уехать. Представилась такая возможность. По фиктивному браку.

— Ой… Как это — по фиктивному? Я не понимаю, Саш.

— А тебе и не надо ничего понимать. И не старайся. Не твоего умца это дело. Пристроила свою глупую задницу и сиди. Ты же у них, в этом доме, прописана, правда? Значит, я одна на родительскую квартиру претенденткой остаюсь?

— Ну да… Ты одна… Претендентка…

— Слава богу, дошло. В общем, я ставлю тебя в известность — квартиру я продам. На эти деньги там и устроюсь.

— Саш… А как же Илька? Ты что, его с собой заберешь?

— Да нет, конечно. Что я, с ума сошла, тащить его в неизвестность? Ильку я хочу пока на тебя оставить. Возьмешь?

— Да. Да, конечно! Я спрошу у Игоря… Нет, лучше у Татьяны Сергеевны… Или лучше у Алексея Ивановича спросить? Как ты думаешь?

— Да ладно, не напрягайся. Я сама с ними поговорю. Ты же все равно не сможешь правильно объяснить, совершенно не так преподнесешь ситуацию, с твоим-то умцом. А меня они уважают. Я знаю. Они мне не откажут.

* * *

Кто-то позвонил в дверь, и Леся вздрогнула. Вот всегда так. Вроде и не виновата ни в чем, а вздрагивала, как трусливая зайчиха. Наверное, это память так пугливо от сердца отскакивала, бежала в свое невидимое постороннему глазу пространство, уступая место реальности. По коридору уже торопливо топала медвежьей поступью Ритка, торопясь открыть дверь. Так уж было у них заведено — Ритка всегда свою хозяйскую дверь сама открывала, не уступая эту сомнительную прерогативу жиличке. Вроде того — пусть каждый свое место чувствует. Что ж, пусть открывает, жалко, что ли. Никто на ее хозяйские права и не претендует. Это Илька, наверное, наконец из школы пришел. Хотя нет, он никогда так настойчиво в дверь не звонил.

— …Да я на минуточку, на минуточку только! — послышался из прихожей Веркин голос, и вот она уже сама нарисовалась в дверях кухни, кося сердитым глазом куда-то вбок и кривя презрительно губы. — Ну забежала по пути к подруге, жалко вам, что ли? Да понимаю я, что вы здесь хозяйка, прекрасно понимаю.

— Тише ты, развыступалась! — зашипела на нее испуганно Леся. — Чего ты ее дразнишь? Хочешь, чтоб меня на улицу выставили?

— Ой, да ладно! Никуда она тебя не выставит. Потому что иначе от скуки помрет. На ком отрываться-то будет?

Верка плюхнулась на кухонный хлипкий табурет, распахнула полы дорогой шубы, положила ногу на ногу. Потом поменяла ноги, положив обратно с одной на другую, потом снова поставила коленочка к коленочке, подтянула повыше сапоги-ботфорты — сплошная Суета Ивановна, а не Верка. Потом оглядела тоскливым взором кухню, вздохнула:

— Курить здесь, конечно же, не полагается.

— Нет. Не полагается. Говори, чего пришла.

— Ни фига себе, как ты любимую подругу встречаешь…

— Вер… Я ж тебя просила! Если соскучишься, позвони. Я сама приду, куда скажешь.

— Вот вся ты в этом, Быстрова. Тебя жмут со всех сторон, а ты дрожишь, как серая овечка, слово в свою защиту не можешь сказать! Вот и разбаловала эту лахудру, хозяйку свою. В гости уже нельзя к ней зайти!

— Во-первых, я давно уже не Быстрова. Я Хрусталева. А во-вторых…

— Ага. Хрусталева она. Одна фамилия и осталась на память от прошлой жизни! Все отобрали, сволочи.

— …А во-вторых, я совсем не серая овечка, и никто меня особо не жмет. Просто жизнь такая. Если б я серой овечкой была, как ты говоришь, то давно бы уже пропала где-нибудь. А так, видишь, живу. И племянника воспитываю.

— Ага. Воспитываешь. На дорогую сестру Сашеньку пашешь. Она там, в своей Америке, живет себе и в ус не дует, а ты тут по съемным хатам глодаешь. Чего у нас тут на ужин приготовлено, а? Для дорогого племянника? Опять, поди, картошечка вареная? Я угадала, да?