Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

— Председатель правления акционерного общества «Альфа-капитал» Комиссаров Андрей Васильевич… — прочитал он медленно и неуверенно и снова глянул на нее с осторожным недоумением.

— Да. Точно, он. Андрюша Комиссаров. Ты знаешь, только я одна могла звать его Андрюшей… Все его боялись почему-то, а я нисколько не боялась. Да и не нравилась мне эта его кличка дурацкая — Командор. Он злился, а я все равно его Андрюшей звала.

— Ты же говорила — он умер! От бандитской пули погиб!

— Так врала я тебе, сынок. Чтобы тебе не так обидно было расти безотцовщиной. А потом, когда ты уж большенький был, я слышала, будто убили его. Застрелили бандиты какие-то. Я еще подумала: грех на мне, наворожила, мол. И еще грех, что про тебя ему не сказала. Обиделась я тогда на него — изменил он мне. Бабник был страшный, ни одну смазливую девчонку пропустить не мог. И сейчас, поди, по пятому разу женат… Дай-ка мне телефонную трубку, Андрюша.

Он молча протянул руку, снял с рычага телефонную трубку. Тихое ее гудение будто отрезвило его, вывело из ступора. Продолжая сжимать трубку в кулаке, он спросил осторожно:

— Мам… А куда ты звонить собралась?

— Так ему.

— Зачем?

— А пусть знает, что у него сын есть.

— Не надо, мама. Зачем?

— Надо, Андрюша. Не хочу с этим грехом на тот свет уходить. Пусть он знает. Тем более я ж не помощи просить у него собираюсь. Даже когда тебя растила, помощи не просила. А теперь уж чего?.. Теперь ты самостоятельный, взрослый.

— А ты что, его телефон знаешь?

— Нет. Не знаю. Сейчас узнавать буду. Дай мне трубку, Андрюша.

— Да не надо, мам… Ну что ты придумала? А вдруг он пошлет тебя куда подальше с этим признанием, ты расстраиваться потом будешь…

— Не пошлет.

— Так он же крутой, мам! Ты сама видела!

— Дай трубку, Андрюша. Я знаю, что делаю. А ты иди лучше в порядок себя приведи. Помойся, побрейся, причешись. И рубашку новую надень. Ту, голубенькую, что я тебе на день рождения дарила. Ты в ней такой красавец!

Он сердито сунул ей трубку, но с места не встал. Странное было у него внутри ощущение, он и сам его не понимал. То ли волнение там поднялось, как перед школьным экзаменом, то ли досада на свое трудное детство, обманно приукрашенное образом капитана Жеглова. Сидел, смотрел, как мать, поджав губы, терпеливо тычет в кнопки телефона, пытаясь дозвониться в справочную службу. Надо же, дозвонилась-таки. И название фирмы, в которой начальником был Комиссаров, четко в трубку произнесла. Вот уже и телефон пишет… Господи, зачем? Что она, секретарю будет объяснять, кто она такая?

— …Девушка, соедините меня с Комиссаровым Андреем Васильевичем. Скажите, что это Анна Котельникова звонит. Он знает.

Больше он не мог при этом присутствовать. Просто не мог, и все. Подскочив с дивана, он быстро прошел через комнату, запер дверь ванной, торопливо разделся, встал под душ. Упругие струи спасительно полились на макушку, он доверился их спокойному теплу. Надо было только постоять вот так подольше, обдумать полученную информацию. Вряд ли этот Комиссаров вспомнит мать. При такой-то надменной роже. Да самому ему на фига, спрашивается, какой-то отец сдался? В детстве — да, в детстве и правда нужен был, хотя он довольно ловко в отцы себе капитана Жеглова приспособил. А этот… А об этом лучше не думать.

Он вспомнил. Андрей это понял по маминому торжественному лицу, когда вышел из ванной. Сразу стало понятно: вспомнил. Анька суетилась заполошно, наводила скороспелый порядок.

Меньше чем через час дверной звонок взорвался требовательной трелью.

— Иди, Ань, открой… — скомандовала мама тихо. — Пусть сюда, ко мне в комнату проходит.

Запах дорогого одеколона проник в комнату еще до того, как его обладатель, то есть воскресший из небытия отец, появился на пороге. Крупный, бросающийся в глаза породистой солидной мужицкой красотою, словно прожаренной возрастом до золотистой твердой корочки. Чужой человек. До основания чужой, изо всех сил отторгаемый обстановкой их скромного жилища. Впрочем, Комиссаров и не претендовал на особую близость — стоял каменным изваянием в дверях, немного брезгливо рассматривая бывшую свою возлюбленную. Потом глянул в сторону Андрея с осторожным и жадным интересом, улыбнулся с трудом. Странная у него была улыбка. Будто лицо не хотело улыбаться, а он его заставлял. Снова взглянув на лежащую на диване женщину, проговорил насмешливо:

— Здравствуй, Анна. Я тебя бы и не узнал, если б на улице встретил. Этот, что ли, говоришь, мой сын?

И опять Андрею показалось, что он с трудом присобачил к голосу эту насмешливость, как давеча улыбку. Будто защищался от них. А может, не от них. Может, от себя. В общем, непростой был мужик его отец. Не обманул телевизор.

— Да. Здравствуй, Андрюша, — с тихим достоинством произнесла из своего угла мать. — Не стой в дверях, проходи, садись… Сколько мы с тобой не виделись? Тридцать пять лет? Ну да… Столько и есть. Раз Андрюше недавно тридцать четыре исполнилось.

— Ты сама так захотела, Анна. Сама ушла, сама пропала. Обиделась тогда на меня? Я уж и не помню, за что.