Выставленная напоказ мужская нагота волновала и тревожила воображение. Рассказывают, что мраморное распятие работы Бенвенуто Челлини настолько шокировало Филиппа II Испанского, что он прикрыл пенис Христа собственным носовым платком.
Тем не менее слово было сказано, мужское тело было реабилитировано и признано достойным художественного изображения. Правда, лишь в определенных сюжетных и стилистических рамках. Мужское тело должно было быть молодым, красивым и не особенно маскулинным (= сексуальным).
Хотя в искусстве Возрождения представлены все три главные ипостаси маскулинности —
• мальчик-подросток;
• мягкий, женственный андрогин;
• мужественный, сильный мужчина (последнее особенно характерно для Микеланджело)
— большинство художников этого периода предпочитали изображать нежных андрогинных юношей
Святой Себастьян давал особенно большой простор для гомоэротических ассоциаций — беспомощное связанное тело, открытое не только взгляду, но и стрелам. Стрела — явный фаллический символ, но также и символ любви («стрелы любви»). На некоторых картинах стрелы специально указывают зрителю наиболее интимные части тела святого.
В средние века святого Себастьяна большей частью изображали зрелым, мускулистым, бородатым мужчиной, в котором не было ничего эротического. Художники Возрождения (Гвидо Рени, Перуджино, Сандро Боттичелли, Антонелло да Мессина, Караваджо и др.) сделали его нежным женственным юношей, почти мальчиком, позволяя зрителю, в зависимости от собственных пристрастий, идентифицироваться как с Себастьяном, так и с его мучителями. «Святого Себастьяна» кисти Фра Бартоломео даже убрали из церкви, потому что он возбуждал греховные помыслы у прихожанок, а возможно и у самих монахов.
«Святой Себастьян» Гвидо Рени веками властно притягивал к себе гомосексуальное воображение. Идеолог так называемого «мускулистого христианства» англиканский священник, личный капеллан королевы Виктории Чарльз Кингсли (1819–1875) никогда не признавался в своей гомосексуальности. Но написанные им (от первого лица) впечатления юного героя его повести
«Эти выделяющиеся на фоне призрачного света мужские конечности, такие большие и такие деликатные, беспомощность связанных рук, стрела, трепещущая в пронзенном боку, запрокинутый лоб, глаза, в темной глубине которых восторженная вера, казалось, побеждает муку и стыд… От напряженности моего взгляда мои глаза готовы были выскочить из орбит».
Еще откровеннее Юкио Мисима: