Любовь небесного цвета

Очень богата греческая гомоэротическая лирика. Хотя большинство греческих поэтов одинаково усердно воспевали женщин и мальчиков, пол любимого существа, вопреки наивному суждению Энгельса, был им далеко не безразличен. Рассказывают, что когда Анакреонта спросили, почему он слагает гимны не богам, а мальчикам, он ответил: «Потому что они — мои боги». Уже поэты архаического периода Архилох, Солон, Алкей, Анакреонт, Пиндар, Ивик, Феогнид в стихах, обращенных к конкретным мальчикам, выражают самые разнообразные оттенки любовных чувств — страсть и жажду обладания, чувство зависимости от любимого, ревность, жалобы, поучения, ласковые наставления.

«Клеобула, Клеобула я люблю,
К Клеобулу я как бешеный лечу,
Клеобула я глазами проглочу».[3]

В поэзии классического периода любовь одухотворяется, речь идет о слиянии не только тел, но и душ:

Душу свою на губах я почувствовал, друга целуя:
Бедная, верно, пришла, чтоб перелиться в него.[4]

В трагедиях Эсхила, Софокла и Еврипида однополая любовь практически отсутствует не потому, что она была чужда этим авторам, а потому что посвященные ей драмы («Мирмидоняне» Эсхила, «Ниобея» Софокла и «Хризипп» Еврипида) до нас не дошли. Зато эту тему всесторонне обсуждают философы.

Любовь к юношам, по Платону, эмоционально столь же насыщенна и благородна, как любовь к женщинам, но значительно превосходит последнюю в степени духовности. Это не просто телесная страсть и жажда обладания, но и обмен высшими духовными ценностями. Хотя многие мужчины, по словам Сократа, любят мальчиков так же, как волки ягнят, такое чувство нельзя считать любовью. В истинной любви, уступая своему страстному поклоннику, юноша не просто отдается ему, но приобщается к его силе и мудрости. Такая любовь считается постыдной только там, где правят варвары. «Ведь варварам, из-за их тиранического строя, и в философии и в занятиях гимнастикой мнится что-то предосудительное».

Взаимоотношения эраста и эромена, по афинскому канону, асимметричны. Хотя зрелый мужчина социально стоит выше мальчика, любви которого он домогается, он не имеет над ним власти. В отношениях с эроменом он — зависимая сторона, почти раб. Он может, как тень, ходить за полюбившимся мальчиком, но не смеет даже объясниться ему в любви, пока тот не достигнет надлежащего возраста. И даже после этого решение принадлежит эромену.

Персонажи платоновских диалогов свободно обсуждают между собой плюсы и минусы однополой и разнополой любви, но стыдливо краснеют и немеют при встрече с любимыми.

Вот как описывает Платон устами Сократа появление в палестре прекрасного юноши Хармида: «Я-то, мой друг, здесь совсем не судья: в вопросах красоты я совершенный неуч, почти все юноши в поре возмужалости кажутся мне красивыми. И все же он мне представился тогда на диво прекрасным и статным, и показалось, что все остальные в него влюблены — так они были поражены и взволнованы в момент его появления; многие же другие поклонники следовали за ним. Со стороны нас, мужчин, это было менее удивительно, но я наблюдал и за мальчиками, и никто из них, даже из самых младших, не смотрел более никуда, но все созерцали его, словно некое изваяние». Когда же Хармид сел рядом, продолжает Сократ, «мною овладело смущение и разом исчезла та отвага, с которой я намеревался провести с ним беседу… Я узрел то, что скрывалось у него под верхней одеждой, и меня охватил пламень…».