Любовь Носорога (СИ)

Паша, прикрыв дверь, тут же подтолкнул уже, похоже, все осознавшую казачку к дивану. Она не хотела. Ну, или думала, что не хочет. Развернулась к нему, забормотала возмущенно:

— Паша, Паша, ну вот что это, Паша, ну это же скотство, ну как ты можешь, я не хочу, не хочу, не хо… ах!

Последний звук она издала, уже изогнувшись и прижавшись к нему тесно-тесно. С его пальцами в себе. Сразу с двумя. Потому что ну очень легко вошли. Прям, как к себе домой. Вероломная казачка! Болтала, болтала, отказывалась… А сама-то мокрая уже! Горяченная! Готовая! И кто после этого дурак? Кто скот?

Диванчик не поражал размерами, поэтому Паша просто уселся на него, утянув Полину на колени. Лицом к себе. Она, несмотря на полное свое поражение, все еще трепыхалась, до того сладко сжимаясь в противовес своим словам на его пальцах, что было не просто нереально, но и опасно останавливаться.

Да Паша и не собирался. Прозвенел второй звонок, Полина опять дернулась, уже испуганно, опять забормотала что-то про приличия, но Носорог со свойственной ему деликатностью приподнял ее и быстро насадил на себя, заставив вскрикнуть. Получилось это очень ловко, наверно, потому что белье на казачке было на редкость незаметным, и его даже рвать не пришлось, просто сдвинул. И да. Чулки, конечно же, чулки.

Полина замерла, испуганно и до того круто сжимая его внутри себя, что Паша даже двигаться не спешил, несмотря на весь экстим обстановки.

Он когда-то слышал о таком виде секса, вроде индейцы так делали в Америке. Некоторые племена. Там баба забиралась в гамак к своему мужику, садилась на него сверху и доводила его до конца только мышцами своего тела, даже не двигаясь. Говорят, такой секс мог часами длиться. Паша, первый раз услышав, только поржал. Че за фигня? А вот сейчас… Есть в этом, точно что-то есть… Полина закусила губу, глядя в его лицо огромными серьезными глазами, словно выискивая в нем что-то. Одной ей нужное. И, когда Паша уже готов был начать, потому что все нестерпимо того требовало, его неукротимая, несговорчивая казачка… Двинулась сама.

Паша аж забыл, что хотел пожестче, хотел сам, быстренько кончить, чтоб яйца не взорвались, и успеть на второй акт. Застыл, положил только руки ей на бедра, задирая платье, обнажая линию резинки чулок. А Полина ухватилась за его плечи покрепче и продолжила движение вверх и вниз, часто и глубоко дыша и тихо постанывая. Лицо ее, с уже поплывшим, но все еще испуганным взглядом, было до того красивым, что Паша не мог глаз оторвать. Смотрел, смотрел, смотрел… А потом не выдержал, нажал ладонью ей на спину, чуть притягивая в себе, и поймал раскрытые губы, поцеловал, включаясь в игру, в скольжение это неистовое, жаркое, одно на двоих. И сразу стало еще горячее, еще острее, еще глубже. И Полина уже не стонала, вскрикивала от каждого его толчка внутрь, потому что перехватил-таки Паша инициативу, и сам не понял, когда, настолько отключился, от кайфа происходящего! Он плотно прижал ее бедра с себе, вбиваясь ритмично и жестко, и придерживая ее второй рукой за талию, а сам добрался, наконец, до манкой груди, зарылся в ложбинку лицом, целовал, облизывал, прикусывал, и рычал даже по-звериному. И, когда Полина задрожала на нем, резко сжал ее еще сильнее, не давая двигаться, и задал такой темп, что она уже буквально скулила, уткнувшись ему в шею, содрогаясь, не в силах удержать свое удовольствие. И принимая его в себя. И это было ослепительно. Настолько, что Паша какое-то время даже проморгаться не мог, дыхание выравнивал, все еще сжимая хрупкое тело своей женщины.

— Поля, все. Поль.

Он целовал ее шею склоненную, мокрые опять щеки, из-за него, конечно же. Ну и плевать. И говорил. Тихо, но очень серьезно и внушительно.

И его достоинство в ней, еще не опавшее, тоже подтверждало внушительность его аргументов.

— Поля, хватит. Я не пущу тебя больше от себя. Ты поняла. Ты — моя. Просто не пущу.

— Кто я? Паш? Кто я — твоя?

Она не делала попыток встать, вырваться от него, обмякшая, расстроенная произошедшим. И тоже тихо говорила. И тоже серьезно. Очень среьезно. И Паша понял, что от его ответа много чего сейчас зависит. Все зависит.

И потому сказал то, что посчитал нужным. То, что чувствовал в тот момент.

— Ты — моя женщина.

И это прозвучало очень логично. Правильно.

28

Я проснулась утром от тяжести мужского тела на себе. Носорожьего. Меня сжали, придавили к кровати и теперь мягко проталкивали уже готовый к бою член в мой многострадальный организм.

И не дернешься.