Любовь Носорога (СИ)

И дело даже не в том, что крепко держит. Хотя и это тоже. Но, в основном, что мой организм, несмотря на то, что очень сильно ему накануне досталось, был совсем не против вторжения. А, наоборот, всеми прямо конечностями за. Одна из этих согласных конечностей, например, зарылась в густую шевелюру прижавшегося ко мне Носорога, царапнула возбужденного мужчину ноготками игриво. Другая покорно сдвинулась, обеспечивая более глубокий доступ. И конечно, Паша этим воспользовался. Он всегда умел пользоваться моментом. А уж моменты моей слабости были для него подарком. Он обхватил меня за ноющую сладко грудь, чуть сжал сосок, пуская импульсы удовольствия по всему телу. Другой рукой приподнял выше еще ногу, и насадил меня на себя. Мягко так. Но основательно. Не сорвешся, бабочка. А я… Да не собиралась я никуда больше срываться. Только выгнулась, прижимаясь к нему теснее ягодицами, сама, повернула голову, встречая его губы, так же мягко двигающиеся по немного воспаленной коже шеи, как и его член во мне. Он тут же оставил в покое шею и поймал губы. И поцеловал. Так сладко, так долго, тоже томительно медленно, и движения его языка каким-то образом попадали в такт с мерными, спокойными, глубокими толчками во мне. И я просто повиновалась, поддалась, уплывая, еще в полусне, на волнах удовольствия. Он может быть и таким. Мамочка моя, он может быть таким. Нежным, медленным, не напирающим, не жестящим. И все равно очень властным. Очень доминирующим. И пусть. Пусть.

Я отпустила ситуацию еще вчера.

Когда Паша утащил меня прямо в антракте в какую-то гримерку и просто усадил на свой член.

Не разговаривая. Опять. И, если в начале я злилась на это, на такую бесцеремонность (хотя, вопрос, чего злиться? можно подумать, он когда-то другим был), то потом, когда заглянула в его глаза, темные, жесткие, повелительные… Казалось бы. На поверхности. А в глубине… Может, я и сумасшедшая, и нельзя так, и окончательно превращаюсь в подстилку этого жестокого грубого человека… Но, клянусь, в глубине его глаз я увидела нежность. Странно, так странно. Так нехарактерно для него. Несвойственно. Это меня просто убило. Он не двигался, хотя член его во мне ясно говорил о том, что на грани, на волоске буквально. И что, вообще-то, я уже проиграла. Я уже в подчиненном положении. Пошлость какая. Дурость. Секс в театре. В подсобке, гримерке, или как это называется? Пришла спектакль посмотреть… Поверила в честность Паши по отношению к себе. А он честен. Он не обещал, что не тронет меня. Вот и трогает. Очень даже глубоко. Так глубоко, что больно. С ним всегда сначала больно. Большой потому что. И вообще, он от своих традиционных желаний и не отходит. Хочется ему трахнуть бабу, он трахает. И плевать, где. Хоть в театре, хоть в морге.

Но его глаза… Черт. Я именно тогда пропала. Поняла, что пропала. И захотела. Сама. И качнулась на нем. И поймала выражения удивления и… Восхищения? И это тоже было нехарактерно для него. Настолько, что мне захотелось продолжить это изучение, исследовать его глубину. И я именно этим и занималась. И получала дикое удовольствие просто от инициативы, забыв вообще о том, где я, о том, что нас в любой момент застать могут, что это стыд и позор. Плевать мне на это было в тот момент. На все плевать, кроме глаз его. Черных-черных. С искрами восхищения где-то в глубине. Паша дал мне столько свободы, сколько смог, и уже за одно это я была ему благодарна. Конечно, потом он привычно перехватил инициативу, и сделал все в своем стиле, горячо и страстно. И я опять растворилась в нем, опять немного умерла, потеряла часть себя.

В итоге мы чуть задержались к началу второго акта. Зашли, под осуждающими взглядами соседок по ложе. Сели. Я немного поерзала, потому что сидеть было не очень комфортно, и член Носорога ощущался до сих пор. И, конечно, после произошедшего, действие на сцене не увлекло. А вот то, что Паша положил мне тяжелую ладонь на коленку и сжал, заинтересовало куда больше.

Мы еле досидели до финала.

И вышли на свежий, по осеннему прохладный уже воздух, буквально задыхась друг другом. Меня, правда, немного освежило, привело в чувство, и я решила притормозить, чтоб обдумать ситуацию, посокрушаться о своем падении, и чуть остудить Пашу, который смотрел до того плотоядно, словно не трахнуть меня хотел, а съесть.

Поэтому я предложила прогуляться. И поговорить о наших отношениях. Я прекрасно понимала, что, стоит нам переступить порог номера, и все разговоры кончатся. И не сказать, что у меня не ныло в превкушении будущей ночи тело. Еще как ныло! Еще как хотело! Но у меня кроме тела и мозг имелся. Вроде бы… И он хотел определенности. Хотя бы мнимой. Чтоб потом самоустраниться со спокойной совестью. Паша сказал, что я — его женщина. Тогда меня это потрясло. Это звучало… Даже не признанием в любви, нет. Это звучало признанием… Чего-то большего. Планов. Серьезных. Длительных. Хотелось понять, совпадают ли мои понимания того, что он сказал, с его.