Любовь, пираты и... (сборник)

Конечно, при желании за всеми этими эпизодами совпадения художественного вымысла и реальной жизни можно углядеть какую-то мистику. Но я никакой мистики тут не вижу, я думаю, что все очень просто: и жизнь, и писатель кроят свою продукцию из одного и того же исторического и социального материала, только у жизни этого материала больше, и потому в жизни многое более драматично. Но с другой стороны, менее занимательно.

Ну и чтобы закончить про «Завтра в России» и «Кремлевскую жену», расскажу еще один эпизод. Несколько лет назад в Москву прилетал Генри Киссинджер. М.С. Горбачев возил его по городу и завез на какую-то тусовку, где был и я. Так мы познакомились, я подарил Михаилу Сергеевичу свой только что вышедший «Роман о любви и терроре», а он, положив мне руку на плечо, сказал:

– Книжку я, конечно, возьму. Но все равно лучше, чем обо мне, ты ничего не написал…

Почему я так подробно говорю о рождении замысла и сборе информации ПЕРЕД написанием романа или сценария?

Потому что, на мой взгляд, автор должен знать о предмете своего рассказа в десять раз больше, чем читатель. А еще лучше, если автор знает о предмете своего рассказа абсолютно всё! Вот тогда он может и имеет право писать книгу. И если у него есть литературные способности, это может быть очень интересная книга.

Хорошо, скажете вы, вот у меня есть некое послание человечеству, и я полностью изучил некий материал. Но как организовать его в роман или сценарий, как придумать интригу, сюжет, фабулу, характеры главных героев?

Если честно, то я и сам не знаю – точнее, не могу тут дать никаких технических рекомендаций. Если обратиться к моему опыту, то я лично целиком полагаюсь на товарища Гегеля, который сказал, что содержание оформлено, а форма содержательна. То есть содержание каким-то образом само находит свою форму – во всяком случае, так это происходит в моей работе. И чтобы это не выглядело кокетством, расскажу о своей работе над романом «Красный газ».

Это был мой четвертый роман, и я трусил ужасно. Потому что когда пишешь первый или второй роман и тебя еще никто не знает, то писать легко – никакой ответственности, пиши как хочешь. Но после международного успеха первых трех романов наступает мандраж уронить марку. К тому же в трех первых романах я выложил почти весь запас своих знаний по кремленологии и прочих атрибутах советской жизни и, самое главное, выпустил пар своей ненависти к коммунистическому режиму. Правда, в моем журналистском багаже оставался материал, который я еще не трогал, – Заполярье, сибирская нефть. А я считал себя докой в этой области – ведь я раз двадцать бывал в Заполярье, написал серию очерков и статей об открытии сибирской нефти, вытащил из забвения и изгойства истинного первооткрывателя тюменской нефти Фармана Курбановича Салманова, торчал на вахтах с бурильщиками в сорокаградусный мороз, кормил комаров с геологами, пил спирт с полярными летчиками и оленью кровь с ненцами…

Короче, я знал, что по части фактуры этот роман у меня в кармане.

Но завязки, фабулы, интриги и персонажей не было.

И я отправился в библиотеку – сначала Нью-Йоркскую публичную, а затем в библиотеку Колумбийского университета. Должен попутно заметить, что эта библиотека меня потрясла. Девять этажей двух гигантских книгохранилищ совершенно открыты для студентов – вы можете просто поселиться в этих хранилищах, брать с полок книги, работать с ними прямо там же, в хранилище, ставить обратно на полку и брать новую книгу. А можете на тележке вывезти в читальный зал хоть сотню книг и читать их с утра до ночи или ксерокопировать…

И вот ровно три месяца я ежедневно, как на службе, отсиживал в этой библиотеке по десять – двенадцать часов. Я прочел не просто все, а абсолютновсе, что было опубликовано за последние двести лет по-русски и по-английски о жизни эскимосов. Все книги, отчеты географических экспедиций Мильтона, Миллера и Георги, журнальные и газетные публикации. Я не пропускал ничего, буквально утюжа полки с литературой по эскимосам – как советским, так и американским. И все интересное, что мне попадалось, все этнографические и прочие подробности жизни и быта эскимосов я старательно переписывал в свои блокноты. Можно сказать, что я просто заливал свои баки этим материалом, ожидая, когда – то ли от переполнения, то ли от какой-нибудь искры – весь этот материал вспыхнет во мне единым замыслом.