Любовь по-французски

То была Маргарита; она стояла, прислонившись к стеклянной двери, в тысячу раз прекраснее, чем я ее знал раньше и чем вы можете себе ее представить. То была Маргарита, взволнованная, трепещущая, со слегка растрепанными волосами, с прядью, ниспадающей на грудь, и с грудью, едва прикрытой небрежно завязанной косынкой… Я перекрестился, поручил свою душу Богу и открыл дверь.

Это была действительно она; это была ее нежная, бархатистая изящная рука, ее дрожащая рука, от прикосновения к которой я не ощутил никакого адского огня. Я подвел ее к моему креслу, смущенную и робеющую, и стал ждать, чтобы она взглядом разрешила мне сесть на складной стул в нескольких шагах от нее. Она села, облокотилась на ручку кресла, подперла рукой голову и закрыла лицо своими красивыми пальцами. Я ждал, что она заговорит, но она молчала и вздыхала.

– Осмелюсь ли спросить, сударыня (это начал говорить я), какому непостижимому случаю я обязан вашим приходом, который не может не удивить меня?..

– Как, сударь! – живо ответила она. – Вас удивляет мой приход?.. Разве об этом не было договорено?

– Договорено, сударыня, конечно, договорено, хотя договоренность и не была обусловленной по всем надлежащим формам, как это принято в подобных случаях, и хотя она далеко не так правильна и действительна перед лицом закона, как вам это кажется. В больной ум, потрясенный безрассудной любовью, порой приходят такие странные мысли… В общем, если говорить откровенно, я никак не рассчитывал на счастье… так внезапно на меня обрушившееся…

Я уже и сам не знал, что говорил.

– Понимаю, сударь, подобная развязка вызывает в вас чувство неприязни и к самому происшествию. Вы так приучены к успехам блестящим, но легким, что никогда даже не представляли себе, как велики могут быть жертвы, приносимые настоящей любовью.

– Довольно, Маргарита, довольно, не наносите оскорблений моему сердцу. Льщу себя мыслью, что я-то знаю, как велики могут быть жертвы, приносимые настоящей любовью…

(Но подобная жертва мне показалась чрезмерной.)

– Почему он все же не пришел? Почему он не проводил вас сюда? Ведь по меньшей мере нам следовало обменяться теми несколькими словами, что являются первым условием синаллагматического контракта. Не знаю, известно ли вам это или нет.

– Похитив меня, он оставил меня внизу, у вашей лестницы, а вернется он за мной только на рассвете.

– Вернется за вами? Но, дорогое дитя, я заключал договор только от своего лица… Если вообще можно говорить о том, что договор был заключен. Будь он здесь, я бы ему это сказал.

– Он не посмел подняться сюда, понимая, что это могло бы вам быть неприятно.

– Вы говорите, он не посмел сюда подняться? Быть того не может! Никогда не думал, что он так робок.

– Я полагаю, что он опасался рассердить вас, задеть вашу щепетильность, ваши строгие правила…

– Я крайне ему за это признателен, это так любезно, но в конце концов нам нужно будет встретиться…

– На восходе солнца, часа через три или четыре…

– Через три или четыре часа! – воскликнул я, не сдерживая себя более и пододвигаясь к ней. – Через три или четыре часа, Маргарита!

– И все это время, Максим, – продолжала она своим нежным голосом и тоже пододвигаясь ко мне, – у меня не будет иного убежища, чем ваш дом, и другого защитника, кроме вас, раз нужно держать ворота открытыми для его почтовой кареты…

– Ах, вот оно что! Нужно держать ворота открытыми для его почтовой кареты, – повторил я за ней, протирая глаза, как человек, который только что проснулся.

– Он избавил бы вас от беспокойства и ответственности, сопряженных с услугой, которую вы оказываете нам обоим, если бы жива была его уважаемая матушка, умершая от воспаления легких.

– Позвольте, сударыня! – воскликнул я, отшвырнув ногой складной стул так, что он отлетел в противоположный угол комнаты. – Его мать умерла от воспаления легких?! Но о ком же вы говорите?

– Я говорю об Амандусе, милый Максим, об Амандусе, который к вам так привязан и которого вы так горячо любите. Но раз вам неизвестны все эти подробности, так узнайте их: он приехал к нам сегодня вечером в назначенный час, чтобы похитить меня из дома моей тетушки, потому что она все упорствовала и не соглашалась на наш брак. И, поверьте, это был единственный способ добиться от нее более благоприятного решения! А так как у нас были сегодня гости, то двор был полон народа и слуг, и чтобы наш побег остался незамеченным, мы прошли садами. Когда Амандус увидел ваше освещенное окно, он очень обрадовался и сказал мне: «Видишь, Маргарита, мудрый и прилежный Максим все еще работает; Максим – мой брат, мой наперсник, мое провидение, Максим, от которого у меня нет никаких тайн и который сочтет за величайшее счастье – я знаю его золотое сердце – дать тебе убежище в своем доме, пока не рассветет. Поднимись к нему, Маргарита, и смело постучи в его дверь, а я тем временем распоряжусь насчет нашего отъезда». Тут мы с ним расстались, я поднялась к вам и безо всяких угрызений совести постучала несколько раз… Вот теперь вы все знаете.