Любовь по-французски

В прекрасный день погожей осени, когда солнце сияло так ярко, как будто прощалось с увядающей зеленью, Жильбер сидел у открытого окна в маленькой квартирке, которую снимал на третьем этаже дома, находившегося на уединенной улице за Елисейскими Полями. Напевая арию из «Нормы», он внимательно разглядывал каждый экипаж, проезжавший по шоссе. Лишь только экипаж приближался к углу улицы, пение обрывалось, но коляска, не останавливаясь, продолжала свой путь, и приходилось ждать следующего экипажа. В тот день их проезжало очень много, но настороженный взгляд Жильбера так и не увидел ни в одном шляпки из итальянской соломки и черной накидки. Прошел час, потом два; теперь уже нечего было ждать; раз двадцать Жильбер вытаскивал из кармана часы, раз двадцать совершал путешествие по своей комнате, поминутно переходя от надежды к отчаянию, но, наконец, спустился на улицу и некоторое время бродил по аллеям. Возвратившись, он спросил у швейцара, нет ли писем, – и получил отрицательный ответ. Весь день его томили мрачные предчувствия. Около десяти часов вечера он с некоторым страхом поднялся по широким ступеням особняка Марсанов.

Фонарь не был зажжен – это удивило и встревожило Жильбера. Он позвонил, никто не вышел на звонок; он толкнул дверь, она отворилась; он заглянул в столовую и остановился; появилась горничная, он спросил, может ли графиня принять его.

– Сейчас доложу, – ответила горничная.

Она вошла в гостиную. Жильбер, стоя у дверей, услышал знакомый, но несколько изменившийся, дрожащий голос, тихо промолвивший:

– Скажите, что меня нет дома.

Он сам говорил мне, что этот краткий и столь неожиданный ответ, который он услышал в темноте, был для него больнее, чем удар шпагой. Он вышел в невыразимом удивлении: «Она дома, она, вероятно, видела меня, – думал он. – Что же случилось? Разве не может она сказать мне хоть одно слово или написать мне?» Прошла неделя. Ни писем, ни возможности увидеть графиню. Наконец он получил следующее письмо:

«Прощайте! Вспомните о вашем намерении отправиться путешествовать – дайте мне слово уехать. Какую жестокую жертву я сейчас приношу! От рокового решения, которое я хотела принять, меня удерживает лишь то, что я услышала однажды от вас, – немногие, но глубоко прочувствованные слова. Я не посягну на свою жизнь. Но не отнимайте у меня той надежды, той мысли, которая может принести мне хотя бы подобие спокойствия. Позвольте мне, друг мой, возложить эту надежду на вас – но на расстоянии – и поставить некоторые условия. Вот если, например, вы почувствуете полное равнодушие ко мне, если, возвратившись и окрепнув волей, вы больше не захотите видеть меня и никогда уж вам не будет вспоминаться мой образ, моя любовь… для меня станет невозможным влачить дальше ужасное свое существование. В разлуке всегда несчастнее тот, кто остается, – значит, вам лучше уехать. Позволят ли вам отлучиться ваши дела? А мне куда же ехать, в какие края? Ответьте мне. У вас больше силы, а я совсем обессилела, пожалейте меня. Скажите мне что-нибудь – ну, например, что вы скоро исцелитесь. Я знаю, это неправда, но все равно скажите. Нам лучше не видеться перед вашим отъездом, – ведь мне нужна сила душевная, а где ж мне ее взять? Всю эту неделю я плачу и пишу вам, но только все письма бросаю в огонь. Наверно, и это письмо покажется вам бессвязным. Муж мой все знает, солгать я не могла; впрочем, он и без того все знал. Но что бы я ни говорила в этих строках, как мне выразить разлад между моим сердцем и рассудком? Постарайтесь сейчас больше бывать в обществе – пусть ваш внезапный отъезд не произведет впечатления странной неожиданности. Я еще не скоро смогу выезжать в свет и принимать у себя. Меня поминутно душат слезы, и я не могу слова сказать. Вы напишете мне, не правда ли? Неужели вы уедете, не написав мне хоть несколько слов? Ведь вы отправитесь путешествовать, скоро вас здесь не будет!»

Жильбер не мог поверить своему несчастью, ему казалось, что все это дурной сон. Он хотел бежать к г-ну де Марсану, вызвать его на дуэль. Он бросился на пол в своей комнате и долго плакал самыми горькими слезами. Наконец он решил увидеться с графиней во что бы то ни стало, потребовать объяснения этого разрыва, в котором ничего не мог понять. Он бросился в особняк Марсанов и, ничего не спросив у слуг, прошел в гостиную. Там он остановился, испугавшись мысли, что он, быть может, скомпрометирует любимую женщину и погубит ее. Послышались чьи-то шаги, он спрятался за гардину. Через комнату прошел граф. Оставшись один, Жильбер подкрался к застекленной двери и приоткрыл ее. Эммелина лежала в постели, подле стоял ее муж. У изножия кровати были брошены окровавленные простыни; врач, стоя перед умывальником, вытирал полотенцем руки. Картина эта ужаснула Жильбера, он затрепетал при мысли, что своей неосмотрительностью может увеличить несчастье возлюбленной, и, выйдя на цыпочках, никем не замеченный, покинул особняк.