Люси, все время чутко державшая нос по ветру, сумела вовремя отойти от Страффорда, так что его падение не повлекло за собой ее опалы. Она начала снабжать ценной информацией одного из наиболее страстных сторонников парламента, Джона Пима. Довольно важным сообщением, считавшееся именно той искрой, которая запалила гражданскую войну, было заблаговременное предупреждение лагеря оппозиции, что король намерен арестовать Пима и четырех его наиболее активных сторонников. Пятерка сумела вовремя скрыться и триумфально через неделю возвратиться в парламент, чтобы возобновить борьбу с королем. Но Люси не откачнулась окончательно от своей среды и продолжала снабжать информацией первостепенной важности как парламентариев, так и партию короля, разжигая таким образом политическую вражду между ними. Лично у нее тоже начала вызывать отвращение королевская прерогатива, она придерживалась умеренных взглядов, согласно которым аристократия сохраняла свои привилегии, дабы не зависеть от капризов монарха. Когда в конце первой гражданской войны графиня Карлайл почувствовала, что в парламенте берут верх фанатичные пуритане, она вновь перешла на сторону роялистов.
Во время второй гражданской войны (1647-48) Люси занималась сбором денег для сторонников короля и даже заложила за 1500 фунтов свое роскошное жемчужное ожерелье, каковое присутствует на всех ее портретах, выступала в качестве связной между роялистами на севере и королевой Генриэттой-Марией. Все ее старания пошли прахом: король попал в плен, был предан суду и казнен.
Тем временем она организовала заговор с графами Холлендом, Эссексом и Дензелом Холлисом, которые искали пути примирения с королем. Именно по этой причине ее арестовали и заключили в Тауэр для проведения расследования. Люси продержали там 18 месяцев, причем графиня ухитрялась через своего брата, Алджернона Перси, поддерживать шифрованную переписку с принцем Карлом, будущим королем Карлом II. Ей угрожали пытками, но она никого и ничего не выдала. В конце концов, графиню выпустили из заключения под честное слово, но окончательно освободили от всех предъявленных обвинений лишь в 1652 году. Люси продолжала работать на восстановление династии Стюартов на троне, но, серьезно подпортив свою репутацию двурушническим поведением, уже не пользовалась прежним влиянием и доверием роялистов. Эта замечательная во всех отношениях женщина скончалась от апоплексического удара в своем поместье через полгода после восхождения Карла II Стюарта на трон.
Так что Александр Дюма вполне мог бы не убивать миледи в конце романа «Три мушкетера», а задействовать ее полномасштабной героиней во всех последующих продолжениях книги. Естественно, он просто убоялся глубокого проникновения в сложные перипетии истории английской революции – был велик риск запутаться в них.
Как оказалось, Анна Австрийская питала к герцогу более глубокие чувства, чем можно было предположить, учитывая краткое время их общения. Она не только не забыла его, но, похоже, навсегда сохранила в сердце память об этом прекрасном и учтивом рыцаре, поклонявшемся ей по всем канонам паладинов-крестоносцев, отправлявшихся на край света для свершения подвигов во имя прекрасной дамы. Об этом упоминает в своих знаменитых мемуарах ее фрейлина, мадам де Моттвиль. Любопытно, что первой поверенной в испытанном ею горе стала ее золовка Генриэтта-Мария, с которой она обменялась безутешными письмами. Как это ни странно, хотя Генриэтта много претерпела от Бекингема, из этой переписки видно, тем не менее, что она также подпала под обаяние этого неотразимого соблазнителя. Придворные из штата королевы, зная, сколь трогательные воспоминания хранит она о герцоге, часто заводили разговоры о нем, и она всегда с удовольствием принимала участие в них. Приводят также эпизод, когда, шестнадцать лет спустя после смерти Бекингема, в 1644 году, овдовевшая королева, теперь регент при малолетнем короле Людовике ХIV, беседовала со своим любимым поэтом В. Вуатюром (1598–1648). Тот, заметив, что августейшую особу томит какая-то грусть, экспромтом прочел ей стихотворение: