Любовь Полищук. Безумство храброй

Ее не хотели достаточно признавать и многие известные театральные деятели, потому что она своим примером, дочь швеи и строителя, ярко доказала, что театральная профессия – явление отнюдь не наследственное. Наверное, не умышленно, а подсознательно ведущий памятной телепередачи о ней из серии «Браво, артист!» Александр Ширвиндт вдруг ни с того ни с сего стал говорить о том, что Люба Полищук была слаба по алкогольной линии и весьма сильно. Находясь в одной поездке с ним, где он был за старшего среди артистов, она требовала от него, чтобы он разрешил ей начать выпивку. Концерт срывался, но решение об его отмене еще не поступило, а Люба каждые десять-пятнадцать минут подходила со своей просьбой к Ширвиндту. Не думаю, что упоминание об этом, если оно и было, подходило к памятной передаче об актрисе. Александр Михайлович, вальяжно закинув ногу за ногу, умильно поглядывал на своего сына Михаила – организатор и продюсер передачи.

Правду о Любе, о том, чем жила она на самом деле, какой актрисой была, на мой взгляд, может сказать только великий артист, уровнем мастерства и таланта не ниже ее, к тому же человек честный и благородный. Предоставим слово о ней Александру Калягину: «Мне казалось, что такая высоченная, красивая Джульетта Мазина… Есть такой эталон актрисы, которая все может на свете, все! Вот Любовь Полищук была именно такой!»

Подтверждает слова Калягина коллега Любы по сцене, актриса, тоже талантливая и не завистливая, Вера Алентова: «В театре есть амплуа, у Любы амплуа не было. Она могла играть совершенно спокойно и графинь, и крестьянок. И это получалось у нее замечательно».

И не удивительно, что никто из настоящих и серьезных актеров даже не упоминает о якобы имевшемся у нее пристрастии к спиртному.

Я лично никогда не видел Любу Полищук пьяной или даже выпившей. Лишь один раз, перед ее отъездом к родителям в Новосибирск, мы выпили с Любой по коньячку за удачно прошедшие гастроли и за предстоящую ей встречу с родителями. Все остальные байки такого рода о запойности Полищук – для меня слухи. В первые годы на эстраде она сама могла способствовать им, чтобы казаться актерам «своей» богемной женщиной, и делала это по наивности и по неопытности, думая, что такую они быстрее ее примут в свою среду. А что касается последних лет, когда спина нестерпимо мучила ее, она, возможно, и принимала спиртное, анестезирующее боли. Но, повторяю, довольно часто встречаясь с Любой в Коктебеле, я ничего подобного у нее не замечал. И сами посудите – режиссер какого столичного театра разрешит у себя ежедневные пьянки, могущие привести к срыву спектакля. Наверное, были случаи, когда боли страшно мучили ее, и тогда режиссер разрешал ей выпить после спектакля, но это были единичные случаи, а ревнивая актерская братия, охочая в таких случаях делать из мухи слона, а в случае с красивой и талантливой женщиной делала из мухи мамонта. Иногда снять боль нетрадиционным способом было единственной привилегией Любы Полищук. У нее не было начальственных родителей, связей в театральном обществе, тем более в правительстве, кто бы продвигал, пробивал ей дорогу в искусстве. Было все наоборот: киночиновники, не глядя, браковали ее кинопробы, объявив ее лицо иностранным, что с нею было и в театре, а лицо киноартиста Савелия Крамарова вообще посчитали дискредитирующим образ советского человека и не снимали его три года, после чего он уехал к дяде – пенсионеру в Израиль.

Люба гордилась тем, что играла в Боннской опере, пусть один спектакль, но он дал ей возможность почувствовать свое истинное место в искусстве на международном уровне. Больше в Германию ее не пустили, отказав по причине того, что она якобы чрезмерно занята на родине. Точно так же отвечали на запросы датских и шведских кино фирм о киноартисте Олеге Видове, когда он находился в длительном простое. Олег Видов по натуре был настойчивым и честолюбивым человеком и правдами-неправдами, но вырвался за рубеж, считая советские киноверхи враждебными себе. Люба Полищук хотя и не любила власть, но считала ее своей, родимой, даже не думала уехать из страны, где у нее родители, муж и дети. Все ее помыслы, мечты даже «бунты» местного значения были связаны с родиной, а разного рода глупые поступки верхов она считала случайными просчетами и преодолимыми, поэтому и не протестовала, а лишь среди друзей высказывалась против. Была уверена, что со временем в стране все устаканится, придет в порядок и люди заживут по законам цивилизованного общества, хотя иногда иронически вспоминала строчки Некрасова: «Жаль, только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».