Любовь Полищук. Безумство храброй

– К тому, мама, что она тоже, как и я, мало училась и говорила, что «тональности берет навзрыд». Через силу, значит. Через огромное напряжение сил. Я также многие роли играла через силу, не мастерством осваивала, а силой воли и интуицией, я тоже пойму, о чем роль, и репетирую, репетирую, пока не получится, как режиссер хочет, пока он не похвалит, а я иногда толком не понимала, как у меня получилось, очень хотела, чтобы вышло, вот и добивалась. А потом от усталости с ног валилась. Вот время и возможности для отдыха почти не было. Я встряхнусь, внутренне соберусь и выпархиваю на сцену, как птица, готовая к полету, и никому в голову не приходило, что несколько минут тому назад я еще не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, даже язык к горлу прилипал. Я очень обиделась, когда сын взял фамилию отца – Макарова. Рассуждал так: если моя мама – узнаваемая актриса, все станут думать, что она будет мне помогать, всюду проталкивать. Значит, пробиваться в артисты надо так, чтобы никто не знал, что он сын Любы Полищук. А что в этом зазорного? Я свое имя ничем не запятнала. Всего добивалась сама. Виду не подавала, что обижаюсь на Алешин поступок. А переживала сильно. Он сейчас передо мной винится, кается, жалеет, что поступил так, ссылается на глупость молодости. А я до сих пор вздрагиваю и бледнею, когда моего сына объявляют Макаровым. Одно утешает – он меня искренне любит и вырос удивительно талантливым артистом, только еще свою роль не получил, ту настоящую, что делает знаменитым и любимым у зрителей. Я в него верю. И меньше обижаюсь. Теперь почти все зрители знают, что он – Полищук, мой сын. Вот с дочерью отношения складываются сложнее. Я чуть с ума не сошла, когда она тоже отказалась от моей фамилии. Досталась мне трудно. При рождении делали кесарево сечение. Много болела. Сколько ночей я у ее кровати просидела – не сосчитать и не надо. Мы ее назвали Мариэттой – в честь прабабушки. Вымахала ростом под притолоку, размер ноги – 42, и поступила сразу в два театральных вуза. В анкетах при поступлении в вуз написала: «Отец – Сергей Цигаль, художник, мать артистка». Разве профессия артистки для дочери в чем-то унизительна? Разве обо мне ей плохое говорили? Может, и находились такие люди? В нашем мире полно завистников и злопыхателей. Нашептывают гадости за спиной. Но при мне, в лицо никто на подобное не решался, ничего плохого даже не пикнул. И дом наш в Коктебеле, при всем моем добром отношении к Мариэтте Сергеевне, не мною, а людьми стал называться «дачей Полищук». И дочка каждый год жила в этом доме. В заботе и уважении. Кстати, дом построили на средства от капустника, который устроили известные поэты и писатели, что жили в доме Волошина. Он стоял заброшенный и практически ничей. Мариэтта Сергеевна подумала, что дочь ее художница, заканчивает Суриковское художественное училище, и решила сделать ей подарок.

После войны пара туфель стоила пять тысяч. И дом этот стоил пять тысяч. Для Мариэтты Сергеевны сумма вполне посильная. И она подарила этот дом Мирэль. В 1951 году сюда привезли Сережку. А уж мы с Сережкой сделали дачу подходящим обиталищем для маленькой Мариэтты. Я помню, что после рождения она много болела. Стала нервной. Чересчур быстро стремится к самостоятельности. Недавно нашла у дочери зажигалку и косметику, которая, даже если она подделка, все равно стоит недешево. Она мне объясняет и не без вызова, что экономит деньги на завтраках, и имеет на это полное право. Я ей говорю, что таким правом она обладает, но все-таки лучше потратить деньги, оторванные от своего питания, с большой пользой для себя. И зачем покупать крем-пудру «Макс-Фактор», если у тебя прекрасная гладкая кожа? Маша ко мне прислушивается. И я с ней разговариваю. По всем интересующим ее вопросам: о любви, семье, домашнем хозяйстве, отношении к своему телу. Она иногда краснеет, слушая меня, значит, этот вопрос у нее «назрел» и ей надо объяснить его, если даже придется краснеть мне. Иначе ее в момент «просветят» более образованные друзья-подружки из ближайшей подворотни.

Мать Любы растеряна, испуганно озирается вокруг:

– Больно смело ведешь ты себя с дочкой, Люба. Надо постепенно, чтобы сама научилась разбираться в том, что к чему.

– Когда, мама? Они сейчас в детском саду знают обо всем, что им надо, больше, чем мы знали после окончания школы. С детьми надо разговаривать. Обо всем.

– Я не против, Люба, говори с дочкой, но не так прямо и открыто, как ты, – качает головой бабушка, – в наше время…

– Сейчас другое время, – прерывает Люба маму, – и дети другие, и воспитатели, и по телевизору показывают такое, о чем вы даже к концу жизни не ведали.

– Может быть, – задумывается бабушка, – мы свой век отжили. Я тебе доверяю, дочка. Ты ошибки не сделаешь. Сама стала артисткой. Сама. Без моей с отцом опеки.