Любовь Полищук. Безумство храброй

«Ее вывели под руки, и она бросилась ко мне. Наверное, она считала, что я знаю ее лучше других, ведь я и моя жена провели с нею вместе сотни приятнейших вечеров и были очень доверительны друг к другу. Мы обнялись. Сердце мое похолодело, когда я ощутил под легким платьем металлические пластины. Кожа и кости. Даже не поверилось, что это все, что осталось от прелестной Любочки. Я сделал вид, что не смущен ее состоянием. Меня поразили ее глаза – они нисколько не потускнели и по-прежнему горели ярко и по-девически, ярко и дивно, как бы наперекор всем невзгодам. Судя по глазам, жизнь Любы продолжалась, настоящая жизнь, неиссякаемая. Я сказал краткое вступительное слово о Мариэтте Сергеевне и Викторе Ефимовиче. Люба слушала меня и согласно кивала головой. Я произнес поминальный тост и посмотрел на Любу.

– Налей и мне. Водочки, – уточнила она и залпом опорожнила рюмку. – Все. Для меня – все, – грустно заметила она, но веселым взглядом окинула гостей.

Слезы подкатывали к моему горлу, я почувствовал, что вот-вот расплачусь и тихонько, боком, покинул собрание чудесных людей во главе с королевой, с моей любимой королевой. И пусть у нее не было венца на голове и внешний вид не соответствовал царской упитанности, мне казалось, что любой человек, увидевший это собрание, может даже впервые, он по осанке и горящим глазам определил бы в Любе королеву. Ее королевство было разбросано по всей стране, даже уже по двум странам, включая Украину, а может, простиралось намного дальше. Я уверен, что среди любителей кино не было страны, где бы она не имела верных и преданных своему искусству поклонников».

У Любови Григорьевны Полищук никогда не было ни одной привилегии, кроме предоставленной ей в тот вечер – попрощаться с людьми при жизни.

У нас в стране множество людей с привилегиями, так называемых льготников: воевавших, репрессированных, трудившихся на Севере, на вредных производствах, на партийной работе, в профсоюзах… Одни своим трудом вели страну к величию, другие – только призывали к этому, а многие ударно выискивали «врагов страны». Жаль, что всех их, по сути, смешали вместе и, по сути уровняли в правах. Об этом говорила Любовь Полищук с экрана своего лучшего фильма и еще о том, что величие страны определяется не количеством в ее недрах нефти, газа и алюминия, а личным богатством людей – материальным и духовным.

Говорить людям правду – всегда нелегко, и опасно, и больно, тем более в стране, где почти в каждой семье находились невинные люди с исковерканными и погубленными судьбами. Она искренне сопереживала всем честным и трудолюбивым соотечественникам и несла им радость, умножая улыбки, что было тоже делом трудным и не поощряемым.

Женщина без привилегий. Любовь Григорьевна Полищук. Таких людей народ не забывает…

Глава двенадцатая Народная печальница

Идет время, но образ Любы Полищук не исчезает из моего сознания, потому что ушел из жизни человек, близкий мне по душевному настрою, на редкость доброжелательный, готовый помочь в трудную минуту, и главное – удивительно милый, сердечно щедрый, единственно такой в моем добром и скромном окружении. И вспоминалась старая песня, написанная давно, но для меня современная, которую создал и пел незабвенный актер и страдалец Вадим Алексеевич Козин, песня о девушке Любе с таким припевом: «Люба-Любушка, Любушка голубушка, я тебя не в силах позабыть. Люба-Любушка, Любушка-голубушка, любо сердцу Любушку любить». Козин посвятил ее абстрактной девушке, а я адресую эту песню Любови Григорьевне Полищук, любимой миллионами людей. Песня и веселая, и грустноватая. Мы иногда не замечаем, что все наши лучшие, идущие от сердца песни, не маршевые, не боевые, а лирические, несут в себе оттенок грусти. Это не случайно. Потому что русские песни зачинались с народных плачей: Плач о погибших на ратном поле, Плач об утопленниках, Плач о погибших на пожаре… Я прочитал интервью Алексея Макарова (и все-таки Полищука) и понял, что это тоже плач – Плач сына о матери, только в прозе:

«Год назад, когда умерла мама, я умолял Боженьку, чтобы он завалил меня работой. Для меня жизнь вообще поделилась на «до» и «после» смерти мамы. Не могу сказать, что мы с ней постоянно виделись, общались, – я давно живу отдельно и выплываю в мире сам. Но раньше я знал, что у меня есть мать, к которой я в любую минуту могу прийти, и она будет мне рада, всегда поймет и утешит. Я рассказывал ей все, выслушивал ее советы, мы вместе смеялись над чем-то… Теперь самого родного и близкого человека нет. А с сестрой после ухода матери отношения не стали ближе. Я самоустранился, поскольку не люблю себя навязывать, если меня там не очень хотят видеть.