Любовь Полищук. Безумство храброй

Один из них попал на ее сына: «Нас, артистов, часто спрашивают: «Почему вы так не любите прессу?» Да не прессу, а кучку подонков, которые дискредитируют весь журналистский цех. Ну как я должен относиться к человеку, который подошел ко мне в киноконцертном зале «Пушкинский» на премьере фильма и, дожевывая бутерброд, ковыряя мизинцем в зубах и обдавая меня запахом чеснока изо рта, чванливо спросил: «Ну, что там, как ваша мамаша?» А мать тогда была уже на химиотерапии. Вот как я тогда сдержался и не двинул ему по башке, до сих пор не знаю. Только потому, наверное, что кругом было много народу и не хотелось никому портить настроение. Но теперь страшно жалею о том, что дал слабину, и всю жизнь буду жалеть. Надо было все-таки ударить его изо всех сил, от души. Такие же, как он, мерзавцы фотографировали мою маму через окна в больнице, когда она ходила лысая, без парика, и потом публиковали эти фотографии. По-моему, у этих людей вместо мозга и вместо сердца – дерьмо».

Еще в двадцатые годы газета «Известия» информировала читателей о заболеваниях известных в стране людей, иногда тенденциозно, когда это касалось противников Сталина. Писатель Михаил Булгаков придумал по этому поводу анекдот.

«У Льва Давидовича Троцкого спрашивают: «Как вы себя чувствуете?» – «Не знаю, – отвечал Троцкий, – еще не читал сегодняшней газеты».

Сейчас такого рода сообщения отданы на откуп желтой прессе и подаются ею в самой непристойной форме.

И если за рубежом папарацци стараются запечатлеть известных людей на пляжах, во время отдыха, обнимающихся или целующихся, то наши современные папарацци – самые безнравственные и гнусные в мире, не остановятся перед тем, чтобы сфотографировать звезду во время смертельной агонии, что, к сожалению, им удавалось.

Подобные случаи уже не удивляют Любу Полищук – под вопросом ее жизнь. Она чувствует, что ее покидают последние силы и врачи не в состоянии преодолеть болезнь.

Ей звонит Иосиф Кобзон, но телезрителям доносит ее единственную фразу-крик, обращенную к нему: «Я хочу жить!»

Содержание фразы не расшифровывает, хотя она адресована именно ему и не случайно: «Иосиф! Про тебя известно, что ты можешь все! Поставить вне очереди телефон, достать вне очереди квартиру, разумеется, не за свой счет, а отодвинув уже находящегося в очереди человека. Ты можешь попасть к любому врачу. Говорят, что тебя излечили от болезни, похожей на мою. Ты можешь на самом престижном кладбище поместить рядом с Высоцким находившихся не в ладах с законом преступников. Ты смог проехать с прощальным туром все города и веси бывшего советского пост-пространства, пообещал при людно бросить петь и после тура запел еще больше. Мне не нужны концерты, тем более место на самом престижном кладбище. Я хочу жить!»

Кобзон соболезнует ей, помогает лекарствами, но вылечить, разумеется, не может, и тогда Люба Полищук просит отвезти ее домой, в Коктебель.

Автобус везет ее мимо рынка, по центральной Курортной улице, и она успевает увидеть кусок любимого ею моря. Слезы наворачиваются на ее глаза, но никто не видит этих слез. Она улыбается встречающим ее родным, друзьям и соседям лишь краешками губ, полнее не в состоянии. Смена мест, бодрый осенний черноморский воздух улучшают настроение. Муж заботлив, как никогда.

Сергей виновато опускает голову. Жизнь и случившееся несчастье до предела сблизила их, как бы превратила в два сообщающихся тела, и они по взгляду одного из них, даже по одному вздоху, движению, понимают друг друга.

В семье давно подумывали укрепить на заборе памятные знаки Мариэтте Сергеевне Шагинян и Виктору Ефимовичу Цигалю.

Любе сказали об этом как о давно решенном деле, чтобы она не подумала, что церемония открытия мемориальных досок как-то связана с нею. А она решила использовать эту церемонию для прощания с людьми, не только с теми, кто открыл ей двери в свою чудесную семью, но с друзьями по Коктебелю, просто с соседями.

На холмистом участке дороги, проходившей вдоль дачи, установили столики. Родная сестра Сережи Елена, специально прилетевшая из Америки, заказала фуршет в ресторане «Бубны», где хозяйствовал хороший знакомый Любы, бизнесмен и историк Борис Яремко. Из других городов никого не приглашали, считая это мероприятие сугубо семейным.

Вот как описывает происходившее сын:

«Мама вышла к гостям на каблуках, при том, что вся была на обезболивающих блокадах, которые уже толком и не снимали дикие боли в спине. И весь вечер она пела и хохотала. Понимая, как ей больно, я был в шоке…»

Леонид Николаевич Петров, бывший директор Дома творчества, человек более опытный, рассказывает эту историю несколько по-иному, с позиции человека, прошедшего и огонь, и воду: