Любовь поневоле (СИ)

«Какая-то женщина вышла из её комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно-животные стоны слышались из-за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить её. Дверь держал кто-то.— Нельзя, нельзя! — проговорил оттуда испуганный голос. Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик — не её крик — она не могла так кричать — раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к её двери; крик замолк, но послышался другой крик, крик ребенка.«Зачем принесли туда ребенка? — подумал в первую секунду князь Андрей. — Ребенок? Какой?.. Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?»Когда он вдруг понял все радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел её пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском робком личике с губкой, покрытой черными волосиками.«Я вас всех любила и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали? Ах, что вы со мной сделали?» — говорило её прелестное, жалкое мертвое лицо.»

Вот же оно! Прямое свидетельство – в самом тексте. Маленькая княжна умерла не от осложнений после родов, не от кровотечений после разрывов, не от инфекции. Она умерла от действий акушера, который и не думал её спасать!

Захлопнув книгу, я растерянно уставилась на стену напротив. Почему, почему Лев Толстой не сакцентировал на этом внимания? Почему такая страшная смерть, от которой умерло, несомненно, огромное количество женщин, почему пережитые ими страдания так скупо описаны мастером?

Остро ощущая несправедливость, идущую от «Войны и Мира», захлебываясь слезами, я решила бороться… сжечь эту гадкую книгу – куда более гадкую, чем тот примитивный романчик со злющим демоническим маркизом в качестве главного героя.

Собрав обе книги, я побежала вниз – к шашлычнице, на ходу решив завернуть на кухню. Там, на одной из полок стоял папин неприкосновенный запас – пара бутылок Темрюкского коньяка.

Отвинтив крышку у початой бутылки, я щедро плесканула себе в стакан – и выпила, отчаянно выдыхая после этого.

А потом понеслась вместе с книжками и зажигалкой на улицу – жечь книги. Сжигать эту долбанную историю, где автор только и может, что бесконечно описывать метания мужчин по делу и без. Этот желчный Андрей, этот недотёпистый Пьер. А тут женщина – умерла в мучениях. И всего одна страница.

Как же так, а?

Я плакала, жгла книгу – и не понимала, как раньше эта деталь могла пройти мимо меня. Ведь мы проходили этот роман и в школе, и в университете. Но почему… почему мы все всегда считали, что смерть солдата на войне – это страшное, непоправимое происшествие; а женщина, умершая родами – всего лишь « естественное проявление вещей». Разве женщины страдают меньше? Меньше испытывают боль?