Любовь поры кровавых дождей

Хорошо еще, я сдержался и вовремя прикусил язык. Чуть не сказал «знаю». Смешно бы я выглядел тогда!

Я снова посмотрел на Тамару, на сей раз смелее и дольше, и прочел в ее взгляде печаль.

Некоторое время беседа еще продолжалась, но уже не так оживленно.

Было далеко за полночь, когда Беляева поднялась.

— Уже поздно, — сказала она, — надо идти.

Как ее ни уговаривали, она не согласилась переночевать у подруг.

— Майор, — обратилась ко мне Нина Георгиевна, — я надеюсь, вы проводите нашу красавицу.

Я поспешно кивнул головой.

— Мне не нужно никаких провожатых, — возразила Беляева, — я ничего и никого не боюсь. — И со смехом добавила: — Кроме пресмыкающихся, но здесь их не бывает!

— Ошибаешься, Тамарочка, они везде бывают, — хихикнула Роза.

— Майор, я на вас надеюсь! — повторила Нина Георгиевна.

Мы вышли на улицу и попали в объятия приятной ночной прохлады.

Была ранняя осень.

Недавно прошел дождь, тут и там стояли лужи. Помогая Тамаре перепрыгнуть через одну из них, я поддержал ее под руку, и снова обожгла меня свежая упругость ее тела. От волнения я лишился дара речи, и мы шли молча, как будто поссорившиеся дети.

Я готов был отдать полжизни, только бы знать, о чем она думает. Мы так и дошли до места, обменявшись парой ничего не значащих фраз.

…После того вечера я долго не видел Беляеву.

Как-то раз мне сообщили, что Дому офицеров передана богатейшая библиотека известного русского богача эмигранта. Я так истосковался по книгам, что на следующий же день отправился в город, не убоявшись тряской разбитой дороги, по которой предстояло проделать более двухсот километров.

Библиотекарша, неприветливая особа в штатском, меня не пропустила: «Книжный фонд еще не переписан. Заходите через месяц».

Тогда я пошел к начальнику Дома офицеров и после долгих уговоров получил разрешение ознакомиться с книгами.

Когда я вошел в огромную комнату, служившую книгохранилищем, я увидел несколько человек, суетившихся среди книжных полок. Это были такие же заядлые книголюбы, как и я, таким же способом сюда проникшие.

Достаточно было окинуть взглядом полки, чтобы убедиться в богатстве библиотеки. Я забыл обо всем на свете и погрузился в мир, знакомый и любимый мной с детства.

Я припал к книгам, как жаждущий припадает к ручью. Держать в руках знакомые сочинения классиков было так же приятно, как после долгой разлуки встретиться с родными. Я как лунатик бродил вдоль полок, готовый прижать к груди любую из книг. И как раз в ту минуту, когда я взял в руки роскошно изданный том Ренана, меня окликнул знакомый голос:

— Я вижу, майор, вы тоже любите книги…

Я поднял голову и обомлел: передо мной стояла Тамара Беляева…

Я покраснел, смешался, не мог смотреть ей в глаза.

Наверно, она заметила мое смущение и смягчилась. Некоторым женщинам это свойственно: если мужчина действует излишне атакующе, она отступает, если же он смущается и теряется, она берет инициативу в свои руки.

В тот день Беляева мне показалась совсем другой: простой, ласковой, теплой.

Мы долго беседовали, и любовь к литературе как-то сразу нас сблизила. Тамара сказала, что через несколько дней едет в Ленинград на какое-то совещание. Она радовалась, что навестит старого отца.

Это сообщение меня буквально окрылило. Дело в том, что мне тоже предстояла поездка в Ленинград — меня вызывали на инструктаж командиров артиллерийских частей: нас должны были ознакомить с трофейной немецкой техникой.

— Я тоже еду в Ленинград, — осторожно сказал я.

— Правда? — вскинула на меня удивленные глаза Тамара, но тут же добавила сдержанно: — Очень приятно.

Выяснилось, что мы оба мечтаем попасть в Мариинку и вообще любим театр, музыку и кино…

Предстоящая встреча в Ленинграде наполняла меня восторгом.

В назначенный день и час мы встретились на Фонтанке и пошли бродить по дорогим нашему сердцу улицам Ленинграда. Блокада была недавно прорвана, но город пока еще находился в тяжелом положении.

Оказалось, что мы оба больше всего на свете любили волшебный город на Неве. Побродив по Летнему саду и выйдя на набережную около Зимнего, Тамара вдруг оперлась о гранитные перила и с таким чувством начала читать «Медного всадника», что меня буквально опьянил пушкинский стих. Когда же она дошла до бесконечно любимых мною строк, я почувствовал дрожь и по спине забегали мурашки. А Тамара все читала:

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла…

Потом мы долго стояли рядышком и молча глядели на Петропавловскую крепость…

— Знаешь что, — предложила вдруг Тамара, — зайдем к нам! Попробуешь моих пельменей и с отцом познакомишься.