Любовь поры кровавых дождей

А если бы меня спросили, в чем тут была причина, я не сумел бы ответить.

Но по утрам мы с ней непременно встречались — в тот час, когда я освобождался от моей службы. Днем ведь прожекторы не нужны. Бойцы надевали на них брезентовые чехлы и, приткнувшись кто где, задавали храпака.

А я пускался по тропинке, бегущей к домику стрелочника.

Как и у меня, у Риты и у ее свекрови забот и хлопот по ночам было больше, чем днем, В расположенный неподалеку фронтовой склад боеприпасы привозили и увозили по ночам, чтобы не выследили немцы. Не было такой ночи, чтобы от склада не отошли, по меньшей мере, два или три эшелона, и чтобы туда не прибыло еще в соответствии с расписанием рабочего времени; по ночам склад оживал, а днем был безлюден и казался заброшенным.

Еще чаще проходили в ту и в другую сторону поезда, направлявшиеся к передовой линии. Они перевозили оружие, провиант, а то и воинские части. Эти поезда тоже двигались только под покровом ночной темноты — им необходимо было добраться до места и вернуться назад раньше, чем рассветет. Правда, летние северные ночи не очень-то темные, но все же ночью несколько темней.

Так что бедная старуха не имела ни минуты покоя. Она уходила в будку для дежурств едва, бывало, смеркнется и оставалась там до утра. Когда свекрови становилось невмоготу или если она прихварывала, ее сменяла Рита, старуха же нянчила грудного ребенка.

Неподалеку от их домика стоял старый дощатый сарай. В нем когда-то хранились материалы для ремонта путей. Вокруг сарая буйно разрослась зеленая сочная трава, такая высокая, что доставала мне до пояса.

Там, у этого заброшенного сарая, и встречались мы с Ритой, Мы опускались на траву и подолгу сидели бок о бок, прислонившись спинами к нагретой солнцем дощатой стене, То Рита рассказывала мне историю своей унылой, однообразной жизни, то я вспоминал о чем-нибудь вслух.

Как я любил, положив голову ей на колени и раскинувшись в душистой траве, смотреть в безоблачное синее небо!..

Был июль, погода стояла жаркая. Трава оставалась нескошенной — до нее ли было в те дни?

По утрам, едва солнце бросало косые лучи на росистую траву и капли росы загорались на ней алмазами, в воздухе стоял такой дурманящий запах влажной земли и душистых трав, что не мудрено было опьянеть.

И я был опьянен этим прозрачным, как хрусталь, воздухом, лазурным небом, сочной зеленью нашего северного российского лета, кружащим голову запахом полевых цветов и… близостью Риты.

В такие минуты мне не верилось, что всего в нескольких километрах отсюда проходит передовая линия фронта, что великое зло, кружась, как жернов, безостановочно размалывает людские судьбы, что ежеминутно уничтожаются сотни и тысячи жизней, что гудящий над головой самолет — это вражеский разведчик, который, стоит только ему захотеть, вызовет черную стаю бомбардировщиков и сметет с лица земли маленький домик стрелочника с его красной крышей.

Глядя на Риту, я твердо верил, что другой такой красавицы не сыщешь на свете: кожа как мрамор, нос чуть вздернутый, но в то же время точеный, розовые губы, глаза удлиненные с частыми ресницами, с живым неспокойным взглядом, а волосы цвета спелой ржи, очень густые — она их свивала в жгут на затылке.

Трудно было поверить, что подобная красота расцвела где-то в деревенской глуши. В моем представлении такими красавицами могли быть в старину лишь дамы из знатных семейств, отпрыски древних родов, не только породистые, но холеные, тщательно ухоженные.

— Горе ты мое! — шепнула мне однажды Рита, когда мы с ней сидели в высокой траве. — Но в то же время и счастье… — добавила она, помолчав. — Я теперь только поняла, что такое любовь. Первый мой муж был хороший человек, хотя пошла я за него больше из уважения. Он был моим учителем и старше меня на восемнадцать лет, преподавал у нас в сельской школе математику. В деревне очень его уважали. Пристали ко мне все в одну душу: выходи да выходи за него, будешь с ним счастлива. Вот я и пошла… Четыре года мы прожили вместе. Много было у нас с ним радостей. Он очень любил меня, баловал как мог, был со мной ласков, но чего-то все же мне не хватало… Он погиб в первые же дни войны. Осталась я без опоры, с ребенком на руках. Не знаю, что было бы со мной, если бы не Семен… Без него я со своей дочуркой пропала бы с голоду. Жили мы в то время в районном центре в крошечной комнатенке. Даже клочка земли не было, чтобы посадить картошку… Я поступила на службу, только когда муж ушел на фронт. Но судьба сжалилась надо мной и моей дочкой…

Она в первый раз упомянула в разговоре со мной о Семене, и во мне шевельнулось какое-то неприятное чувство. Не знаю, было это угрызение совести или зависть. Скорее, такое чувство испытывают совестливые воры (если они есть на свете). Неловкость чувствует, но красть все-таки крадет.

Должен признаться, я постоянно ощущал какой-то страх перед Семеном. Он мог быть в сравнении со мной слабым, жалким, беспомощным, но все равно я его боялся.