Любовь поры кровавых дождей

— Обстоятельства такие, иначе бы я ни одного из вас на пушечный выстрел не подпустил, — как бы между прочим начал старик, — как кобели за сукой, так и вы за бедной женщиной охотитесь!.. От которого отбиваться — не знает, бедолага! Она ведь тоже человек, и она может оступиться, ведь может же ей кто-нибудь приглянуться? Женское сердце податливо, полюбит — и прощай! Все ее в соблазн вводят, а никто не думает, каково ей приходится. А муж ее, мой внучек, в чем виноват? Он ведь тоже с врагом сражается! Или сын мой, ее свекор, в чем виноват? В партизаны ушел, ему под шестьдесят, а он воюет. Или этот младенец виновен, что в люльке лежит?.. А эти кобели проклятые женщине проходу не дают! В другое время я бы вам показал! Но если сейчас я на своих руку подниму, сдурел, скажут, старик, из ума выжил. Вот я и терплю, и гляжу, как вы дом мой позорите, а вам и не стыдно. Тьфу, срам какой, хороши защитники Родины!

Так он честил меня на все корки, я готов был сквозь землю провалиться, лучше в аду гореть, чем на стариковской лежанке справедливые попреки слушать!

А из-за стены доносился громкий смех Яншиной. Потом раздался шум, какая-то возня. Видимо, интендант пытался лезть к Яншиной в постель, а она не пускала. Потом что-то грохнуло с такой силой, что весь дом задрожал. Пожалуй, это интендант свалился на пол. После этого установилась относительная тишина, нарушаемая истерическими выкриками Лысикова. А Яншина все хохотала и хохотала…

Старика душила досада. Скопившаяся горечь требовала выхода, и он изливал ее на меня…

— Женщина бессильна перед мужиком, который ее преследует, не все могут камнем стать, скалой, что поделаешь, женщина есть женщина… Поэтому не нужно почем зря гоняться за ней, надо ее беречь, жалеть. Подумай, хорошо ли, если с твоей женой, дочерью или сестрой так безжалостно обойдутся? Что ты тогда запоешь? То-то же, а ты как думал? А мне Нату жалко. Когда ей уже невмоготу, когда ухажер прямо в дом ломится, она его ко мне приводит. Раза два случалось такое: приведет, уложит рядом, и я его до утра сторожу, усовестить стараюсь. Наутро одного взашей вытолкну, а с другим мирно расстаюсь. От человека зависит… Эта ночка им надолго запоминается. Больше носа не кажут. Но тебя она по-другому привела. Тебя она вроде от этих сукиных сынов оберегла. Тихонько вела, с любовью, чтоб я не заметил. Но от меня ничего не скроешь. Под старость ясновидящим стал. Ты, видать, ей приглянулся. Это первый случай на моей памяти…

Когда увлечешься женщиной и запутаешься в ее волшебных сетях, появляется неодолимое желание все время говорить о ней, все разузнать, вникнуть в подробности ее жизни.

Примерно в таком положении находился и я в те минуты. Меня очень интересовало прошлое Наты. Я подождал, пока старик изольет свою досаду, и осторожно стал задавать ему вопросы, чтобы он не догадался о моих истинных намерениях.

— Говорят, она у немцев была?

— Была, ну и что же? Не мы к ним ходили, а они сюда пришли. Если вы такие герои, почему нас не отстояли? Сначала оставили нас, а теперь попрекаете?!

— Нет, дедушка, я не попрекаю, я просто так спрашиваю. Я знаю, что Ната не опозорила себя с немцами.

— Не только не опозорила, но смелее всех наших женщин действовала. Соседей поддерживала, с партизанами связь имела, помогла им немецкого офицера захватить. Он им важные сведения сообщил…

— Значит, Ната — мужественная женщина?

— Да еще какая! Душой чистая, добрая. За нами, стариками, присматривает, мы же совсем беспомощные, трудится с утра до ночи. И в части, и дома — всюду она. А когда я болею — моя грыжа раз-то в месяц непременно разыграется, — тогда ей и дрова колоть приходится, и печь топить. Иначе б мы все давно перемерзли!.. А теперь этот чертов капитан привязался. На свою беду Ната к этим железнодорожникам пошла. Тут недалеко, говорит, пойду подработаю и за домом успею присмотреть. Да ей без службы никак нельзя: двое стариков на шее, дитя малое… А этот сукин сын как репей прицепился, боюсь, загубит он ее…

— Не бойся, дед, не загубит!

— Дай бог тебе здоровья, сынок. Ежели доброму человеку в беде поможешь, в большой или в малой, это тебе зачтется, не забудется. Великое это дело, помощь в беде, дороже жизни!

Старик умолк, а я опять думал о Нате.

Теперь совсем другой представлялась мне эта красивая женщина с бледным лицом и глазами, окруженными синевой бессонных ночей…

— Слышишь, идет? Должно быть, к тебе…

— Кто идет? — растерялся я.

— Ната идет.

— Откуда ты знаешь?

— Половицы скрипят, ее шаг слышу.

Я удивился: слух у меня прекрасный, но я не слышал ни звука.

— Откуда она идет?

— С чердака. Тебя беспокоить не стала, а с ними оставаться не захотела, вот и пошла наверх, а там мороз, как на улице…

Не прошло и минуты, как кто-то осторожно отворил дверь и на цыпочках прошел в дальний угол комнаты.

— Спят? — спросил старик.

— Оба спят, — тихо ответила Ната. — А ты чего не спишь, дедушка?

— Как же мне спать, когда ты так мучаешься!

— Все будет хорошо, дедушка. А как наш гость?

Я хотел ответить, но не смог вымолвить ни слова: слезы душили меня.