Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)

Да, и фата, и платье… А какой пышный и роскошный шлейф!

Королева!

На выданье…

И какие глазищи!…

Это была последняя ночь.

Они уже улеглись, прижимаясь друг к другу, и она, уже засыпая шепнула:

– Ты – самый лучший… Обними меня…

Он прижался… Они были совсем голенькие… Как дети.

– Нет-нет, – сказала она, – не сегодня…

И уже задышала, как дышат спящие.

Он не шевелился. Эта длительная осада привела его в бешенство. Она извела его обещаниями. Боясь ее разбудить, он лежал без единого движения, только мозг его гневно работал. Там кипела смола, нет чугун! Да, чугун! Череп был мартеновской печью, а чугун аж пузырился. Но весь стон его был в животе, в самом самом его низу, да, аж там! Там – звенело! И вот это кипение черепа и вот этот-то стон со всем этим звоном и стали вдруг вместе дружить. Нет, нет в мире силы, способной унять этот союз черта с дьяволом!..

Тихо-тихо, как только можно более тихо он стал пробираться своим стоном в ее святая святых. Она тихо посапывала. Потихонечку, ну вот так, вот еще, хоть на гран, хоть на чуточку… Да, прекрасненько… Все, казалось, у него получалось… Как по маслу! Но вдруг… Что такое?.. Он напрягся, она шевельнулась… Он затих… И потом снова, и снова… Что такое?!. Нет, не может быть! Да ты… Ах, ты девочка моя милая!.. Да ты еще совсем…

И он пошел на штурм этой нежной крепости. Штурм есть штурм, она тотчас проснулась: нееееет!

Он не слышал этого крика презрения и дрожащего страха.

– Неееееееет!

Он оглох!

– Мне же больно…

Ее бунт его теперь мало трогал:

– Я счас, потерпи…

Это было настоящее умопомрачение, шок, амок… У него помутился разум, и он ринулся сквозь нее, не разбирая дороги, напролом, как разъяренный слон, разрушая все на своем пути… Ревность? Нет. Ревность так не лечится. Это была обложная осада и потом невиданной силы и ярости штурм ее целомудрия!

У него хватило сил и носорожьего норова победить ее, непобедимую. Он взял ее силой на какой-то шкуре какого-то козла, когда они в пылу битвы свалились с постели…

– Теперь ты моя!

Он не мог в это поверить, но уже понимал: еще как моя! Он шалел. И шальной от счастья весь дрожал. Он чувствовал себя не только Аполлоном Бельведерским, но самим Александром Великим: чем я хуже?!. Вот и все твои зерна и амфоры, и все Аристо с Демисами Русисами и Гермесами, думал он… Теперь – ты моя!!! И ничья больше, понимаешь, ничья!

И она, дитя древнего мира, гордая дочь эллинов, приняла этот удар.

Когда все было кончено, он вдруг встал и зачем-то, не отрывая жадных губ от горлышка, вылакал пол бутылки. Коньяк приятно разлился по жилам, размягчил его тело и мозг. Для этого он и прихватил его сюда: вдруг удастся ее подпоить…

Через пять минут он уже, победитель! сопел, счастливый и важный…

А она закрылась в ванной. А потом улеглась рядом с ним. Утром же ее рядом не оказалось. Он нашел ее на той самой горе… Она была в белом свадебном платье, вуаль фаты прикрывала глаза… Солнце радостно освещало ее, словно получив право Небес сделать ее еще прекрасней. Он просто ослеп. Он не мог поверить, что она теперь принадлежит только ему. Она была, как та Ника, развязывающая сандалию.

Ветерок ласково трепетал в ее белых одеждах, а взгляд ее глаз был устремлен в бесконечность. Так, видимо, Пенелопа высматривала своего Одиссея.

Он подошел, счастливый, она коротко на него посмотрела. Шепот волн доносился снизу.

Больше ничего не было слышно. Затем она прошептала:

– Что же ты сделал?..

Ее шепота он, счастливый, не мог расслышать. Он подошел поближе и стал рядом.

– Я – его невеста, – сказала она, – и его жду! А ты… ты, а не я нарушил мою клятву. Тебе и платить. За себя я отвечу сама. Я – его невеста, – повторила она.

На это он улыбнулся:

– А теперь – моя…

– Я – запечатанная. Это – Завет с Богом. Распечатать имеет право лишь тот, кто…

– Кто?..

– Зачем ты меня сюда привез?

– А ты не догадывалась?

– Как ты не поймешь – мы же поклялись.

Он тряс головой: не понимаю…

– Зачем же ты вырядилась?

– Чтобы он увидел…

– Да сними же ты это платье.

– Ладно.

– И фату.

– Ладно…

Порыв ветра унес сначала фату, затем платье.

Она стояла совсем голая, Богиня! Воплощенная грация, она была само совершенство! И он просто ослеп. Блистательная и изящная, как та ее амфора, она была недосягаема для его рук и непостижима для его ума. Он потерял дар речи, затем, чтобы что-то сказать, произнес:

– Ты вся дрожишь…

– Да…

Когда он нашел ее на мокрых камнях, она была еще жива. Он взял ее на руки, она была без сознания… Вдруг открыла глаза. И, сделав усилие, попыталась улыбнуться.

– Вот видишь… – прошептали ее синие губы.

Он припал к ней всем телом, пытаясь согреть, она сжалась от боли. И он снова услыхал ее шепот:

– Не надо…

Ей трудно было дышать.

– Ты одно должен знать, – сказала она, – ты не дал мне времени тебя полюбить.

– Я уже вызвал врача.

Она улыбнулась и согласно закрыла глаза. Он попытался было встать, но она испустила тихий стон страшной боли. И подняла ресницы.

– Не надо, – повторила она, – я не…

Ее губы еще тихо шептали:

– …не нашла в тебе своего детства…

– Зачем, зачем же ты это сделала?..

– Когда он вернется сюда, ему камни расскажут…