Любовь? Пожалуйста!

Точно почуяв неладное, он отпускает руку Юлии, но ее рука не отпускает шелковый уголок его накидки, ее пальчики цепко, словно в судороге, держат этот уголок и, когда Аполлон, подняв руки вверх и выпятив грудь колесом, начинает медленно вращаться вокруг собственной оси, удаляясь от Юлии, создается впечатление, что она его обнажает. Выхлестывает из накидки. Еще секунда и эта прекрасная гора мускулов вырвется из шелкового плена и засияет в золотистом свете луча своими достоинствами. Если это произойдет, я даю себе слово, что прикажу отрубить ему голову. Тут же!

– Ааах!

Только этот вздох облегчения наполняет зал, когда накидка, сорвавшись с его плеч и выпав из Юлиной руки, безвольно, словно обессилев от напряжения, пушинкой оседает на холодный мрамор. И я лишаюсь возможности сдержать свое слово: жилистая груда застывает в двух шагах от Юленьки, склонив перед ней голову так, что золотой ливень волос снова прикрывает лицо, а то самое место, к которому обращены взгляды моего народа, прикрыто плотной набедренной повязкой.

Вот и все. Под занавес нашей свадьбы этот белобрысый красавчик заставил меня поволноваться. Теперь я спокоен и могу с гордостью и достоинством… Что еще? Резким движением головы он отбрасывает волосы назад и, вытянув вперед руки навстречу Юлии, делает свой шаг. Роковой, я думаю, шаг. Приблизившись к ней вплотную, он берет в свои ладони обе ее руки, руки моей невесты, и ладонями прижимает к своим ягодицам так, что его набедренная повязка оказывается у самых Юлиных глаз. На это уходят мгновения, которые на годы укорачивают мою жизнь. Я вижу, как на глазах зреет в его паху бутон пышных роз! В нос ударяет дурман пряных трав! Я могу подошвой сандалии дотянуться до его прекрасного лица. Мышцы ноги уже сведены судорогой. Бедная Юленька в растерянности. У нее перехватило дыхание, на лицо наползла маска испуга и беззащитности. Нужно спешить ей на помощь. Я не считаю себя изувером, поэтому не делаю резких движений ногой, а подзываю к себе какого-то полководца, достаю из его ножен острый короткий меч и без всякого промедления отсекаю мерзавцу голову. Нечего глазеть на царскую невесту!

Все это я могу себе только представить.

Так, значит, все это мне только привиделось?! И то, что я царь, и Юля – царица, и наша свадьба с белой фатой (Господи, как она Юле к лицу!), и танцовщица со своим белокурым другом, и горящие факелы на стенах… Надо же! Лишь на долю секунды я прикрыл глаза – и такое причудилось. Оказывается, и свадьба не наша, и фата на невесте съехала на бок. И невеста – не Юля…

Просыпаюсь – по-прежнему идет дождь… На дворе сентябрь, август от нас сбежал…

О нашей свадьбе с Юлей я…

Надо бежать спасать от дождя сырые поленья…

И каждый день их рубить и колоть, и пилить, и жечь в камине…

Искушение свадьбой – что может быть более жестоким?

Агнец, или Яблоки для мустанга

Манит ветер пустыни – иди, иди,
Там такие красавицы – мёд и яд
Там, за сотым барханом, что впереди
Есть оазисы счастья. Так говорят.
Говорит мне пустыня сухим песком,
Мне танцует пустыня седой мираж…
Кто с её выкрутасами не знаком
Тот отдаст ей и душу.
И ты отдашь.

…и мир казался таким безоблачным…

А что, собственно, произошло? Мир вдруг замер, прислушиваясь. Словно вымер. В чем же, собственно, дело-то?

– Слушай, – говорит она, – ты и в самом деле рассчитываешь победить этих своих?

Ему больно слышать все это.

Когда она той зимой… Господи! Сколько же они уже знают друг друга!..

Той зимой…

Та зима выдалась снежной – сугробы по пояс, и морозы стояли трескучие… Долго… Казалось… А весна была ранней, теплой, вечера были светлые, солнечные… Тогда ничто еще не предвещало пожара…

– Слушай, – говорит она, – я до сих пор не могу заставить себя звонить официанту, когда нужно налить вина из бутылки, стоящей на моем столике!..

Она без всяких раздумий купила тот остров: ей понравились гигантские черепахи! Она ездила на них верхом!.. При этом она не боролась с собой…

– Да я одним махом разрежу этот твой сыр!

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она.

– Разрезать сыр, – говорю я, – я имею в виду только это: разрезать сыр.

Тогда милость мира была еще с ними.

– Ты идешь? – спрашивает она.

Ее невозможно было заставить торопиться!

Кто-то из ее родственников отрыл в Йемене царицу Савскую, она этим очень горда: та была спрятана в толще песка, лежала горизонтально под каменной плитой, белая! белая! как мел, но не мел, а белый мрамор или известняк, и открытыми глазами смотрела из какого-то там дальнего и далекого века на откопавшего ее родственника, как на собственного раба.

Она горда тем, что этот ее родственник не испугался взгляда Аид…

Той зимой ничего так и не случилось…

(Из дневника: «У нее же нет родственника археолога»).