Любовь принцессы

Когда Джеймсу исполнилось двадцать и он начал играть в поло, выступая за команду лейб-гвардии, ему часто приходилось встречаться с членами королевской фамилии. Еще в школе в Миллфилде его успехи в спорте — а он занимался поло, фехтованием, бегом по пересеченной местности и стрельбой в цель — внушили ему неколебимую уверенность в окружающем мире, и, как он вскоре убедился, эта уверенность распространялась и на мир внутренний. С присущим ему острым чувством светских приличий, опиравшимся на безупречные манеры, он никогда не допускал мысли, что в присутствии принца Чарльза, вызывавшего его восхищение, можно вести себя иначе, кроме как вполне естественно и непринужденно.

Однажды, после особенно бурного матча на стадионе «Смит-Лаун», когда общая усталость и удовлетворение трудной игрой размывают барьеры между недавними соперниками, Джеймс пригласил принца на чашку чая к себе на квартиру, которую он снимал в Аскоте. Чарльз мягко отклонил предложение, но в ответ пригласил своего коллегу по спорту выпить вместе в павильоне — небольшой, но весьма знаменательный жест дружбы.

Как ни удивительно для человека, чье суровое военное воспитание внушило ему простое, прагматическое отношение к жизни, приближение Джеймса к королевским кругам заронило в нем странную веру в предначертание судьбы. Он раньше других в их спортивном братстве приметил леди Диану Спенсер и почему-то проникся уверенностью, что когда-нибудь встретится и познакомится с нею. Словно чьи- то невидимые руки неуклонно подталкивали его к ней, а весь его жизненный опыт к тому только и был предназначен, чтобы подготовить его к этой встрече.

Впервые она привлекла его внимание в 1981 году в Тидуорте, когда он выступал за сухопутные войска, а принц Чарльз за военно-морской флот. Юная Диана Спенсер пришла поглядеть на своего жениха, а публика собралась поглазеть на нее. Впервые на людях испытала она тяжесть уз своей помолвки, и не из-за докучливости прессы, как говорила она потом Джеймсу, а из-за противного, неотступного, удушающего страха, что их отношения с Чарльзом с самого начала складываются не так, как следовало бы. Она никак не могла заглушить в себе голос сомнения, нашептывающий ей, что, пока еще не поздно, нужно взглянуть правде в глаза. В глубине души она знала, что ее любовь безответна, но признаться себе в этом и пережить жгучее разочарование у нее недоставало сил.

И когда по ее щекам покатились непрошеные слезы и задрожали ее хрупкие плечи, вовсе не у ее будущего супруга, а у Джеймса Хьюитта, незаметно наблюдавшего за ней, сжалось сердце от сочувствия. Увидев, как тяжела и глубока ее печаль, он был бы счастлив броситься к ней с утешениями, если бы только это было возможно. Но, разумеется, это было совершенно невозможно. Он тотчас потерял всякий спортивный азарт, и гол, забитый принцу Чарльзу, перестал для него что-либо значить и только усугубил положение.

С этого времени он стал ловить себя на мысли, что ему не безразлично все, связанное с Дианой, что он всегда знает, где она сейчас и что делает. И хотя он понимал, что нельзя вполне доверять своим глазам, но не мог не умиляться идиллической картине, какую являл на публике принц со своей, словно вышедшей из волшебной сказки, невестой. Когда королевская чета отправилась в свое свадебное путешествие по Средиземноморью, Джеймс следил за каждым их шагом с каким-то, можно сказать, нездоровым интересом. Находясь в то время на Кипре, он чувствовал, как все его мысли устремляются к Диане, когда, глядя на лазурную гладь, боролся он с почти непреодолимым желанием немедленно послать приветственную телеграмму на королевскую яхту «Британия».

Нет, он вовсе не хотел беспокоить Чарльза и Диану, тем более не стремился блеснуть в лучах их волшебного сияния, которым, казалось, они были окружены. Подсознательно он, быть может, и догадывался о зыбкости положения Дианы, но хотел верить, что она нашла своего принца; его восхищал и манил ее образ.

Джеймс никогда не позволял себе задумываться о собственной чувствительности, в которой видел непростительную слабость и распущенность, однако сознание, что его жизнь лишена всякого романтизма, его остро волновало.

Он вырос в женском окружении — с матерью, не чаявшей в нем души, и двумя сестрами — и с ранних лет научился понимать и ценить женщин. Братьев у него не было, и ему не часто случалось видеть отца, который служил в королевском флоте, и получалось так, что либо отец уходил в море, либо сам Джеймс был в школе. Однако, даже на расстоянии, Джеймс воспитывался в строжайшей дисциплине. Не то чтобы Джон Хьюитт был жестоким тираном, просто Джеймс никогда не допускал даже сомнений, что может не подчиниться отцовской воле.