Любовь принцессы

После храброго выступления Аллана Петерса весь путь до самого дома они проделали в полном молчании. Диана сразу же побежала наверх, а Джеймс, совсем подавленный, смотрел на нее снизу. Он чувствовал, что глубоко ранил ее и тем самым ранил и себя. Его самые сокровенные опасения оправдались. Обидеть женщину, тем более Диану, было для него последним делом.

Сев рядом с ней на кровать, он гладил ее по влажным от слез щекам и говорил, как сильно он ее любит, признавался, что не может видеть ее огорченной и печальной, не может выносить льда размолвки. Он говорил, что единственное его желание — доставлять ей счастье, и мысль, что он причинил ей горе, просто убивает его. Диана легла, свернувшись клубком, и Джеймс прижался к ней, повторяя изгибы ее тела.

Он нашептывал ей, что она самая прекрасная, самая притягательная женщина на свете. Просто он устал — и ничего больше. Он чувствовал, как постепенно в его объятиях смягчается судорожная скованность ее членов, как все ее тело уступает его ласкам. «Я люблю тебя, я люблю тебя», — повторял он нежно, и Диана повернулась к нему лицом. Ей, словно ребенку, необходимо было снова и снова слышать эти слова, получать постоянное подтверждение того, что все хорошо. Ей ужасно не хотелось портить эту светлую и чистую сторону своей жизни, ее сводил с ума страх лишиться этого, и она с облегчением и благодарностью приняла его объяснение. Они поклялись никогда не ссориться — пусть только смех, а не слезы, сопровождает их встречи.

В ноябре 1988 года Джеймс получил приглашение на бал, дававшийся по случаю сорокалетия принца Чарльза. Он знал, что герцогиня Йоркская и Диана рассылают приглашения некоторым своим друзьям, и был весьма польщен желанием Дианы видеть его.

Это был в высшей степени строгий официальный прием. Весь королевский клан был в наличии, так что атмосфера, несмотря на группку звезд, таких как Фил Коллинз и Элтон Джон, присутствовавших в числе трехсот гостей, была крайне чопорная. Была тут, помимо прочих, и вся хайгроувская компания Чарльза, но самым почетным гостем была вдова майора Хью Линдсея Сара. Однако кульминационным моментом всего бала для Чарльза стало появление Пэтти Палмер-Томкинсон, сделавшей первые робкие шаги без костылей, на которых она вынуждена была передвигаться после полученной в горах травмы.

Обед, предшествовавший балу, прошел для Джеймса почти незаметно, ибо все его помыслы были устремлены к моменту, когда он сможет увидеться с Дианой во дворце, а это могло случиться не раньше половины одиннадцатого вечера. Он понимал, что им с Дианой едва ли удастся остаться наедине, едва ли удастся насладиться обществом друг друга, но он хоть сможет увидеть ее. Ему было достаточно хотя бы просто находиться в одном с ней помещении, пусть и среди множества гостей.

Во всяком случае, так ему казалось. Однако ему почти не пришлось видеться с Дианой. Добраться до нее было невозможно: почти все время она героически провела в обществе родственников Чарльза. Никто никогда не определил бы по веселому лицу Джеймса, что его снедает ревность, что каждый раз, когда он видит, как Диана запрокидывает голову в заливистом смехе, каждый раз, когда она выходит с кем-нибудь танцевать, он отдал бы все, чтобы только быть рядом с ней. Однако он великолепно умел владеть собой.

Он кратко побеседовал с королевой и герцогом Эдинбургским о полковых делах и о верховой езде. Ему было легко разговаривать с ними, так как он точно знал, что им нужно говорить и что они хотят услышать.

Он знал многих из гостей по игре в поло или по службе в гвардии, так что, продвигаясь между столиками и при неверном свете свечей вглядываясь в лица собравшихся, не испытывал недостатка в собеседниках или партнершах по танцам. Ему нравились такие приемы, и он чувствовал себя как рыба в воде. Он любил царящее здесь оживление, сияние лиц в полумраке. И сегодня, как и всегда, он любовался женщинами и цветами. Но никогда еще ему не приходилось видеть такой уверенности в своем обаянии, такого шика, как на этом балу. Многие из гостей носили весьма и весьма увесистые драгоценности столь небрежно, словно это был какой-нибудь старый шарфик, обмотанный вокруг их гладких бледных шей. Свои привилегии они воспринимали как божественное право, неоспоримость которого не вызывала у них сомнения.

Диана тоже могла бы быть не той, знакомой ему Дианой, а принцессой Уэльской, то есть выглядеть поважнее и повлиятельней, чем большинство из здесь присутствующих, но, слава Богу, она еще не утратила непосредственности. Молодость и веселость, хоть и притупленные страданиями, все еще бурлили в ней. Конечно, она была совершенно иной, особой породы, говорил он себе, и ее привлекательность была выше этого несколько гнетущего великолепия.