Любовь Психеи и Купидона

Подходит с трепетом, и вдруг
Вся замерла, у ложа стоя:
Раскинув руки, спит супруг.
Кто с ним сравнится красотою?
Ведь это был Амур: он в стыд и зависть мог
Вогнать прелестнейший цветок
Румянцем розовым, лилейной белизною.
Но тут я забежал вперед
И должен, соблюдя черед,
Сначала описать вам бога,
Каким на ложе сна предстал он перед ней:
Так, голову склонив к плечу, лежит Морфей
Во мгле пещерного чертога.
Она увидела изящный, стройный стан.
Нет, это не Геракл, не Пан,
Не мужественный, хоть и тонкий
По-женски облик Амазонки:
Венера в двадцать лет могла бы быть такой.
Природы легкою рукой
Небрежно волосы завиты,
В них чары Флорины сокрыты,
Их блеск и нежный аромат
Психею, кажется, совсем заворожат.
В смятеньи ум ее: за всем, что в них таится,
Ей новых прелестей многообразье мнится.
Как страстно ни хотелось ей
Колечек, завитков коснуться поскорей,
Она на это не решалась.
И все же роскошь золотых кудрей
Сияньем лика затмевалась.
Как описать его? Нет сил:
Ведь сколько б я ни говорил,
Старанья были бы напрасны.
Я не сказал бы ничего
О дивной красоте того,
Кто всех красот источник ясный.
Как описать черты — они обитель всех
Амуров золотых, Желаний и Утех?
Найду ли для очей сравненье —
Они желания врата,
Изображу ли наслажденья
Родник — багряные уста?

Психея обомлела, увидя своего супруга. С первого же взгляда она решила, что это Амур, ибо какой иной бог мог быть столь привлекательным? Купидон в это мгновение дал почувствовать нашей героине всю свою красоту, молодость и божественное очарование, делавшие его неотразимым, все, чем существо, созданное для наслаждения, может восхитить взор и ум. Он спал, как спят боги, то есть глубоким сном, небрежно склонясь на подушку, закинув одну руку за голову, а другую свесив с постели, полуприкрытый газовой вуалью, как это делают его мать, иной раз нимфы, а порой и простые пастушки.

Велика была радость Психеи, если можно так назвать то, что мы скорей назвали бы экстазом; даже это слово еще слишком слабо, ибо оно не выражает и малой доли восхищения, испытанного красавицей. Она тысячекратно благословляла слабость своего пола — безмерное женское любопытство — и жалела о том, что так поздно нарушила предписанный ей запрет и свои клятвы. Ничто, по ее мнению, не указывало на то, что она навлекла на себя беду; напротив, все шло хорошо и оправдывало ласки, которые она расточала мнимому чудовищу. Бедняжка раскаивалась теперь в том, что не была с ним еще нежнее; она стыдилась того, что недостаточно его любила, и была готова тотчас же загладить свою вину, если бы муж выразил такое желание и если бы даже он не выразил его.