Любовь с первого взгляда

Ну, а шофер в это время уже взял портфель Лепы, усадил сына рядом и — в школу. А дальше все вошло в систему. Отпуск, по согласованию со мной, шофер получал только в каникулы Лепы.

А какую борьбу я с учителями выдержала! Ни одной двойки я никогда без внимания не оставляла. Что такое двойка? Это субъективное отношение учителя к учащемуся. Не выйдет! Прихожу в школу и, даже не здороваясь с директором, перехожу в атаку:

— Когда придирки к детям ответственных работников прекратите?

А дома Лепе говорю:

— Возьми книги в руки, сынок, докажи этим черным завистникам (это я об учителях), на что ты способен.

Смотришь, и к концу четверти троечка округляется. Еще по двум вопросам мы с мужем на разных полюсах. Первое: о спиртных напитках. Иногда мы по стакану вина перед обедом употребляем. Я наливаю и Лепе, отец — против.

Второе разногласие. И муж и школа — за какой-то труд, за какую-то политехнизацию. Я решительно против. Это изматывает ребенка и ни к чему не приводит. Что это за выдумка — детей заставлять работать!

Сколько усилий мне стоило достать справку о том, что Лепа «из-за неустойчивого состояния сердечной деятельности от уроков политехнизации освобождается». Да, я его оберегаю, как любящая мать.

И что же в итоге? В этом году Лепа закончил десятый класс. Ни одной двойки. Мечтала я в медицинский институт устроить. Бросилась туда — вое знакомые, как по команде, смеются: «Что вы? — говорят, — разве с такими отметками можно в вуз?». Я туда, сюда. Ну, хотя бы в сельскохозяйственный. Я уже договорилась в одном тресте, что после окончания вуза мы его в подсобном хозяйстве агрономом оставим. Где там! Опять смех. Я — к мужу. Он мне:

— С большим трудом, может, на завод устрою.

— На завод? Простым рабочим? Нашего единственного сына?

И на сей раз, представьте, ни валерианка, ни миокардиодистрофия, ни эпилепсия, ни энцефалит не подействовали. Муж и все институты были против меня. Утром Лепа надел спецовку и ушел на завод.

И вот тут случилось то, о чем я, собственно, и собиралась вам рассказать. Я весь день провела, как в огне. Еще за несколько часов до окончания смены я была уже у проходной будки. Наконец, прогудел гудок. Я встала в сторонку, чтоб понаблюдать за сыном. И вскоре в плотной толпе рабочих он показался с каким-то товарищем. Они вышли из двери я зашагали по тротуару. Я — следом. Слышу, беседуют.

— Нравится? — спрашивает спутник сына.

— Очень нравится, — отвечает Лепа.

— Ты что же, в парнике рос, что ли? — упрекает Лепу собеседник. — Даже молотка не умеешь держать. Как без рук.

— Не в парнике, — сердито ответил Леопольд.

— А в чем же дело?

И тогда Лепа произнес эту страшную фразу. Он сказал:

— Да мать у меня… Такая, всю жизнь, в пеленках держала бы.

А товарищ спросил:

— Не любит тебя, что ли?

А Леопольд, мой маленький Лепа, в ответ:

— Любить и курица умеет…

Я остановилась, вдруг по-настоящему почувствовала острую сердечную боль, медленно опустилась на первую садовую скамью. За что же это? И душу мою охватила всеобъемлющая материнская обида… Я много передумала за эти короткие минуты. Да, конечно, Лепа прав. Неумная я, вне сомнения! Какая же порядочная мать своего единственного сына на завод пустит, когда в городе больше вузов, чем ателье мод?

ПИСЬМО МАТЕРИ

Каждое утро, ровно в 10 часов, Наплюйко приглашал к себе в кабинет Службина и терпеливо выслушивал его доклады о поступившей почте.

После того, как Службин усердно проработал в аппарате свыше года и всем своим поведением обнаружил полнейшую покорность, Наплюйко счел возможным сократить расстояние в их отношениях и позволял себе некоторую откровенность в рассуждениях в присутствии своего подчиненного.

Вот и сейчас, во время доклада о «входящих», Наплюйко панибратским жестом прервал Службина и произнес:

— Теперь ты понял?

— Ясно! — важно и отчетливо отрубал Службин. Хотя, по правде говоря, он совсем и не понимал, в какую сторону поворачивает «шеф», но твердая уверенность в правильности линии начальника позволила ему произнести это любимое словцо.

Если бы б это время заглянули в кабинет, то скорее приняли бы за начальника Службина (высокая неизогнутая фигура, орлиный взгляд, свобода в движениях), а Наплюйко приняли бы за подчиненного (сиплый голосок, бегающие глазки, начальной стадии животик на коротких ногах). И только то обстоятельство, что Наплюйко стоял по ту, руководящую сторону стола, на командном пункте, окруженный телефонными аппаратами, рассеивало все сомнения на этот счет.

— Так вот, — продолжал Наплюйко, — ты теперь уразумел, какое значение я придаю работе над «входящими»? А что такое входящая бумага? — философски спросил Наплюйко и сам же ответил: — Это для руководителя — экзамен на зрелость. Дал ответ — выдержал экзамен. Не дал…

— Провалился! — подсказал Службин.