Любовь с последнего взгляда

Ничего смешного, сказала я. В этой жизни по свету ходят и другие мужчины, такие, которые вообще не заботятся о детях, бросают жен, меняют любовниц, женятся по десять раз, не помнят, как зовут их детей, все вы меня просто пугаете. Почему вы все твердите мне, что именно мой любовник будет заботиться о своих детях больше, чем о своем хуе, что он будет стараться угодить своей бывшей, что наша совместная жизнь превратится в постоянную головную боль из-за детишек, которых он сделал с бывшей? Все вы разведены, у всех вас любовники, вы живете с отцами чужих детей, не уходите от них, читаете чужим детям на ночь сказки, а меня пугаете?! Все! С кем ни заговоришь, каждая из вас рассказывает о том, как это ужасно — бросить мужа, и при этом вы все бросили своих мужей! Все вы врете, просто завидуете моему счастью! Вовсе нет, сказала Наташа. Мы хотим тебе помочь. Ты вся во власти чувства собственной вины, вопросов справедливости и несправедливости, веры и вечной любви. Жизнь это не то что ебля с вздохами и потом. Жизнь — это гимнастика. Сколько сил вложишь, реальных сил в реальный проект, столько и получишь назад. В любовь никогда нельзя вкладывать все. Любовь, или то, про что ты думаешь, что это любовь, то есть полная отдача себя кому-то, у кого между ног есть то, чего нет у тебя, это не любовь. Это херня. Мужчины — это не что иное, как существа, с помощью которых мы получаем оргазм и деньги, правда, не всегда в одном флаконе, но ничего большего от них не следует ждать, все остальное ложь и пропаганда. Нам с тобой, старушка, не по двадцать лет, забудь любовника, у которого дома до хренища голодных ртов, измени себя, жди меньше, получишь больше! Но я должна что-то сделать, сказала я, я не могу больше его выносить. Сру кровью, у меня началась одышка, волосы выпадают, сохнет кожа, голова в каких-то болячках, стоит увидеть его голое тело, и начинается менструация! Посмотри, как у меня грудь высохла, я расстегнула блузку, здесь все страшно чешется, сказала я и начала чесать грудь, тут же выступили капельки крови. Ох, сказала Наташа, действительно дело дрянь.

Ого, начался страшный ветер, он треплет белое белье на веревке, хлопают крылья. Господи Иисусе! Что значит этот ветер?! Этот гром небесный! Я боюсь! Мне страшно! Бурей может принести сюда облако! И моего мужа верхом на нем?! А на другом облаке моего отца?! Вдруг наши три облака соединятся в одно?! Господа! Не делайте этого! Неееет! Я не хочу вечно скакать верхом на одном облаке вместе с моим отцом и моим мужем! Вечно! Нееет! Смилуйтееесь! Вверх, вниз, влево, вправо! Ээээй, вы меня слышите? Помогитееее!

То животное, я имею в виду серну, маму детенышей, все щипало и щипало траву. Детки скакали вокруг нее, подпрыгивали всеми четырьмя ногами, падали в траву. Разнежились, развеселились малыши, маленькие бэмби с крепкими ножками и худенькими телами. Моя дочка Эка тоже когда-то была малышкой, понимаю, это удар ниже пояса, я пытаюсь вас разжалобить историей о себе как о матери с нежным сердцем. Но я действительно по-своему и была матерью с нежным сердцем. По-своему.

Он сказал: приду в полдень. Эка не любила шпинат. Я его положила в бутылочку, завернутую в белую салфетку, пусть она думает, что там молоко. Она сосала и сосала, а потом перестала сосать и все выплюнула. Мы обе были совершенно зелеными, и обе смеялись. Он появился в половине двенадцатого. Где мои рубашки? Они еще влажные, на диване лежат, ты же сказал, что будешь в двенадцать, смотри, что она сделала, видишь, какие мы зеленые, сейчас поставлю доску и утюг, сейчас, мигом. Эка стояла в манеже и улыбалась, показывая нам четыре зуба. Слушай, какого хрена ты делаешь целыми днями, чем ты занимаешься, если не в состоянии погладить две рубашки, неужели это так трудно, я что, слишком много от тебя требую? Просто ты пришел на полчаса раньше, дело только в этом. Ты просто обыкновенная ленивая корова, лицо у него побелело. Я вообще-то ничего не имею против коров, если только речь не идет об оскорблении. И эти слова, насчет коров, удивили меня. Какая корова, я извлекала его рубашки из кучи выстиранного белья. Пятнистая корова, ответил он после короткой паузы. Мое лицо было обращено к его рубашкам. Я чувствовала, что мы ему противны, обе, он смотрел на меня так, словно меня заплевала не наша с ним дочка, а пьяный бездомный. Да, я чувствовала, что мы ему противны, обе. Слушай, если ты так спешишь отправиться в дальнюю дорогу, возьми доску, возьми утюг и погладь! Говоря это, я расставляла доску. Ах ты сука подлая! Тебя что, кобель твоей мамаше сделал? Я? Я должен гладить?! Я?!