Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств

Сидя в американской школьной библиотеке, я смотрела на стопку карточек и видела, как на моих глазах росла пропасть — пропасть между идеалами любви, на которых меня воспитывали, и открывшейся мне американской экзотикой. В мире, где я выросла, мальчики и девочки «влюб­лялись» друг в друга и начинали «встречаться», остальное было спрятано под покровом тайны. Великий подростковый фильм для моего поколения — «Вам и не снилось» — прекрасно воплотил эту поэтическую безъязыкость любовного переживания: главный герой цитирует таблицу умножения, признаваясь героине в чувствах. Один из главных разговоров о любви в русской литературе — сцена признания Левина Кити — выглядит так: «к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? — т, я, н, м, и, о». О чем тут еще было говорить? Влипая в любовные истории, наши князья и графини теряли дар красноречия; они совершали безумные поступки, не успев задуматься об их последствиях, и, если в результате их не настигала заслуженная смерть, все, что им оставалось, — это молча пялиться по сторонам и чесать в затылке.

***

Хотя на тот момент у меня еще не было PhD по социологии, работа, которую я проделала тогда с подшивкой Seventeen, была не чем иным, как небольшим исследованием в области социологии эмоций. Анализируя язык глянцевых журналов, телешоу и селф-хелп-литературы, а также проводя интервью с мужчинами и женщинами в разных странах, такие исследователи, как Ева Иллуз [18], Арли Хохшильд [19], Лора Кипнис [20], Фрэнк Фуреди [21] и многие другие, показывают, что наши представления о любви сформированы мощными политическими, экономическими и социальными силами. Вместе эти силы создают феномен, который можно назвать «эмоциональным режимом» — то есть системой эмоционального поведения, определяющей то, как мы говорим о своих чувствах, понимаем «нормальное» и «ненормальное» и делаем выводы о том, кто достоин любви, а кто — нет.

Представление о том, что у эмоций может быть «режим», в гуманитарные и социальные науки ввел американский историк и антрополог Уильям Редди в своей работе «The Navigation of Feeling» [22]. Эмоции, по мнению Редди, не существуют сами по себе — в процессе социализации люди учатся их понимать и выражать при помощи разных перформативных средств. То, как мы говорим о чувствах или показываем их невербально, и то, как мы их проживаем, связано между собой неразрывно. Эти перформативные акты Редди называет «эмотивами». Используя эмотивы, человек одновременно и постигает, и изменяет сам себя. Однако набор эмотивов, доступный нам в каждый момент времени, ограничен: он является продуктом того или иного эмоционального режима. Эмоциональный режим — это и есть ансамбль предписанных эмотивов вместе с ритуалами и другими символическими практиками, с ними связанными [23].

В тот день в американской школьной библиотеке я на своей шкуре пережила столкновение двух принципиально различных эмоциональных режимов. Читательница Seventeen была обучена принимать решения о том, с кем вступать или не вступать в интимную связь. Она рационализировала свои эмоции в терминах «потребностей» и «прав» и не соглашалась на то, что ее не устраивало. Она выросла в режиме выбора. Классическая русская литература, в момент моего взросления остававшаяся основным источником представлений о любви, напротив предлагала считать любовь природным катаклизмом, которому нужно подчиниться, даже если это разрушительно для удобства, здоровья и самой жизни. Другими словами, я воспитывалась в режиме судьбы.