Не так давно, странствуя по Интернету, я случайно наткнулся на сайт его астрологической фирмы «Зодиак». Судя по роскошному золотисто-черному оформлению этого самого сайта, Серафима просто распирало тщеславие и самодовольство! Аналогичный вывод можно было сделать и после прочтения его огромного, явно заказного интервью «Комсомольской правде». Чего он там только не плел о своих «астральных» способностях, каких только чудес не обещал! Судя по всему, в отличие от меня дела у этого толстого негодяя явно шли в гору, что совсем не удивительно, поскольку в начале XXI века мракобесие в нашей стране оказалось в большом почете, а новых церквей строится больше, чем создается научных лабораторий.
Тем удивительнее было услышать его голос в телефонной трубке — Серафим так неуверенно и даже смущенно поздоровался, словно ожидал, что я в любой момент пошлю его куда подальше. Однако при моих нынешних делах, да еще пребывая в состоянии депрессии средней тяжести, не стоило пренебрегать старыми связями, поэтому я вступил с ним в разговор и даже согласился встретиться.
Этим же вечером я заехал к нему домой, где меня уже ждала огромная бутылка канадского виски «Black velvet». Поначалу мы оба чувствовали себя несколько скованно — он понимал свою вину, а я никак не мог избавиться от элементарной неприязни, — поэтому говорили обо всяких пустяках, но после нескольких бокалов постепенно расслабились.
— Однако ты становишься знаменит, — закуривая, иронично заметил я. — Сайт себе роскошный соорудил, интервью в газете проплачиваешь. Как там тебя корреспондент величает — «Самый талантливый астролог нашего времени со времен великого Нострадамуса»! Неужели ты действительно ощущаешь в себе этот талант?
— Понимаю твою иронию, старик, — живо откликнулся Серафим, — однако все это такая ерунда… В наше время самое главное — это не талант, а умение себя подать или, как это сейчас модно говорить, пропиарить.
— А что, разве без специального пиара никак нельзя прославиться? Разве при нынешнем развитии средств коммуникации, когда любое мало-мальски значимое событие моментально становится достоянием всего мира, можно сохранить в неизвестности настоящий талант?
— Конечно, можно! — уверенно заявил Серафим и даже похлопал себя по толстой груди.
— Почему?
— Да хотя бы потому, что настоящий талант стремится к настоящей славе.
— То есть?
— То есть к тому, чтобы надоедать напоминаниями о себе даже потомкам. А стремление к сиюминутной известности — это удел тех, кого интересует не столько тот или иной вид творчества, сколько он сам, любимый.
— Нет, старик, теперь уже я с тобой не согласен! На мой взгляд, любой творец стремится к известности еще при жизни, ну а дальше — это уж как фишка ляжет… Многие великие художники эпатировали своих современников, зато потом становились классиками.
— Это все правильно, но я говорю о другом. Эпатаж любой ценой — удел тех несносных глупцов, которые, по выражению герцога де Ларошфуко, не совсем лишены ума или, добавлю от себя, таланта. А настоящий гений — это настолько поразительное явление, что оно уже само по себе является эпатажем. Давай, кстати, за гениев!
Мы снова чокнулись и выпили.
— Стремление к известности играет с человечеством очень злую шутку, — продолжал Серафим, — поскольку максимально оглупляет публику. Нет, совершенно естественно, что ведущий популярной телепередачи является человеком несравненно более известным, чем какой-нибудь великий ученый современности — тот же Виталий Лазаревич Гинзбург, например. Ужасно другое — когда тот же ведущий предпочитает брать интервью и беседовать о смысле жизни не с этим ученым, а с другим телеведущим, или вертлявым мальчонкой, известным по рекламе прохладительных напитков, или жеманной актрисой, прославившейся громким разводом.
— Здесь я полностью согласен. Мне и самому делается стыдно за человечество, когда его кумирами становятся люди, лучше всех попадающие битой по мячу, а не те, кто изобрел новое лекарство. Причем то лекарство, что спасет жизнь этим же самым болванам, которые будут снова и снова восхищаться теми, кто удачнее других попадает битой по мячу!
— Ха! — И Серафим встал на ноги, что свидетельствовало о его искренней взволнованности или заинтересованности. — Да в этом нет ничего странного, поскольку для заурядных людей интересен только тот, кто ярче их по любому другому признаку, кроме ума! Ибо, как писал второй из моих любимых французов — Монтень, — мы готовы признать за другими превосходство в отваге, телесной силе, ловкости, красоте, но превосходство в уме мы никому не уступим! Впрочем, уважение к отваге или красоте — это еще ничего… Больше всего меня умиляет нынешнее почтение к уголовным авторитетам! Как ты смотришь на то, чтобы позабавиться небольшим экспериментом?
— Валяй, забавляйся, — снисходительно разрешил я, решив про себя перечитать и Ларошфуко и Монтеня. Кстати, Серафим в свое время окончил французскую спецшколу, поэтому читал этих классиков в оригинале.