Любовь тигра

Мое же положение в институте делалось все более и более невыносимым. Комендант здания, желая угодить Павлову — директору, вообще отодрал водосточные трубы — девятнадцатого, кстати, века, как и сам дом — и даже заделал дыры в крыше, чтобы струи воды не наводили шефа на нездоровые ассоциации. Кровля после этого стала протекать, погибло ценнейшее хранилище старинных книг, но это, как говорится, было не существенно — главное, чтобы ничто не угрожало зыбкому моральному облику нашего директора.

Далее. На День восьмого марта Павлов обошел всех собравшихся в зале принарядившихся наших женщин, всем тепло пожал руку, и каждой, невзирая на возраст и занимаемое положение, сделал неприличное предложение, при этом не понижая голоса и не стесняясь того, что только что говорил это же соседке. Разразился скандал. На верхах Павлов сумел как-то отбиться, видимо, саргументировав так: «Извините, — мол, — не знал, человек необразованный, не знал, что не принято это — про трубу вы меня сурово предупредили, а про это не предупреждали — извиняйте, буду теперь знать!» Но в институте спокойствие не наступало. Женщины до некоторой степени существа асоциальные, им их женская суть и гордость важнее того, какой пост занимает личность, оскорбившая их. Они требовали сатисфакции. И Павлов, показав пример настоящей, мужественной и бескомпромиссной самокритики, собрал общее собрание, и на нем, стуча по трибуне кулаком, вопил: «Я спрашиваю вас, наконец, может ли человек с подобным моральным обликом возглавлять крупный научный институт? Может или нет?!» «Может, конечно, может!» — кричали из зала павловские подхалимы. «Нет, я вас спрашиваю! — голос его грозно звенел. — Может ли человек с подобным моральным обликом возглавлять крупный научный объект?» «Может, может! Конечно, может! Даже обязан!» — кричали из зала. «Ну ладно, тогда я остаюсь!» — проговорил Павлов и спустился с трибуны.

Я как-то не мог всего этого терпеть — поэтому моя жизнь сделалась абсолютно невыносимой. Я не был, подобно другу Сане, мастером маневра — совсем наоборот.

В одно из воскресений я предложил Павлову съездить в гости на дачу к профессору Усачеву, вышибленному им с директоров — поболтать, попить чаю с малиной, обсудить последние научные новости. Я наивно надеялся, что в беседе с седовласым ученым Павлов поймет, наконец, всю пропасть своего невежества, ужаснется и покинет пост. Но Павлов отлично почувствовал готовящийся подвох — в чем в чем, а в хитрости ему отказать было нельзя.

Мы подъехали к Финляндскому вокзалу на такси, Павлов выскочил, я хотел вылезти вслед за ним.

— Погоди! — Павлов попридержал дверцу. — Посиди пока, отдохни... Я сбегаю узнаю, как там вообще.

— Что значит — как там? — я сделал снова попытку выбраться. — Не знаю я, что ли, как и что на вокзале?

— Посиди! Я умоляю тебя! — патетически вскрикнул Павлов.

Ну что ж... раз умоляют!.. Я остался. Павлов через секунду вернулся обратно, тяжело дыша.

— Представляешь, билетов нет! — с отчаянием воскликнул он.

— Как... нет?! На электричку? — изумился я.

— Представь себе, — горестно вздохнул он, — запись на двадцать шестое только!

— Как — запись?.. А билетные автоматы? — я все еще не мог поверить, что можно так беспардонно лгать.

— Автоматы все сломаны! — тараща для убедительности глаза, произнес он. — Ну ничего, ничего... поедем сейчас на другой какой вокзал, — он стал запихивать меня обратно, — может, там полегче!

Мы урулили. Я хотел было сказать, что с другого вокзала мы навряд ли приедем на дачу профессора Усачева, — но не сказал, поняв, что профессор Усачев никак не нужен моему другу, более того — смертельно опасен!

Все ясно! Вопрос был закрыт. Но оказалось, что Павлова он волновал. Примерно через неделю он вызвал меня и сказал:

— Ты знаешь, я все думаю и думаю, которую ночь уже не сплю, — почему ты так хреново ко мне относишься? И знаешь, что я придумал?

— Ну, интересно, что?

— А выписать тебя из города к чертовой матери! Чтобы ты не жил тут, не поганил воздух!

— Как... выписать? — я обомлел. — За что?

— А чтоб воздух не поганил — я уже сказал! — довольно усмехаясь, промолвил он.

— Но как же... разве такое можно?

— У нас, сам знаешь, что хочешь можно!

И он не обманул. Примерно уже через неделю меня вызвали в исполком и объявили, что согласно постановлению от первого февраля, принятого четырнадцатого июля, имеющего одну особенность — право действовать задним числом, я лишаюсь прописки и выселяюсь с площади, подотчетной институту, без права предоставления другой площади.

— И что же мне делать? — спросил я.

Ответ длился примерно час и состоял сплошняком из цифр и дат, — понять его было невозможно.

Я кинулся к Павлову. Он жил уже тогда в номенклатурном доме, внизу сидел крепкий вахтер, и меня не пропустил.

— Но мне по важному делу! — воскликнул я.

— Тут дел не делают, тут люди отдыхают! — веско сказал вахтер. В этот момент в парадную вошли два солдата, неся на плечах сосиску размером с бревно.

— Куда, хлопцы? — спросил их вахтер по-отцовски тепло.

— В девятнадцатую! — ответили хлопцы.