Любовь-убийца (сборник)

Иридий Викторович был отчасти вдохновлен, но отчасти и подавлен ответственностью поставленной перед ним задачи, но Доверие к Старшим все превозмогает. Ни его доверие, ни энергия (впрочем, это одно и то же) не были подорваны даже ядовитым пророчеством одного из умничающих (лакействующих) прохиндеев: «По биографии передового рабочего сейчас не защитишься. Роман «Мать» уже написан». При чем здесь роман – материал нужно подать в ключе работы партии по линии воспитания масс, а в остальном – сходство Василия Изотова с какими-то персонажами Алексея Максимовича доказывает лишь то, что великий пролетарский писатель действительно нужный и правдиво отображающий автор. Ну, а для серьезной научной работы черты реального Василия, как и все живое, были, конечно же, неприличны: детство в рабочей слободке – какой-то тогдашней Механке, с четырнадцати лет фабрика, ссоры – до драк – с мастером (всегда за правду, а не за деньги: из-за вечных штрафов Василий постоянно зарабатывал меньше всех), хорошие люди, разъяснившие, что беда не в плохом начальстве или плохих машинах, а в общественно-экономическом устройстве, что причина всех зол в неравенстве, а всякое неравенство – от частной собственности. Затем кружки в Орехово-Зуеве, Иваново-Вознесенске, тюрьма, речь, написанная образованными сокамерниками для рабочего – единственного до конца последовательного могильщика буржуазии, выученная им наизусть и вызвавшая непродолжительный общественным резонанс: «Кровь буржуазии заранее отмыта океаном народных слез!», ссылка, побег, кружки в Сормове и Самаре, Пятый год, каторга, чахотка, Семнадцатый год, кадетов и офицеров к стенке, хохлы в порядке общей дисциплины, арест комиссара и загадочная гибель военспеца-генштабиста, фабрики – рабочим, бюрократов – к стенке, представителя губкома – в тачку и за ворота, чистка, отчисление из рядов, «видно, за правдой надо к Ильичу стучаться!», зачисление обратно в ряды, хлебозаготовки, «костлявой рукой голода», трое кулаков в одном сортире – «или хлеб, или сожгем», обострение бдительности, выговор за спецеедство, сплошная коллективизация, дрыном по черепу, головокружение от успехов, на низовку, политодтелы при МТС, «с портфелей, а слесарит!», Тридцать Седьмой год, кровохарканье сквозь выбитые зубы, «много белых гнид в Восемнадцатом году недорасшлепали!», посмертная реабилитация, жалованье за два месяца. Сами видите: не избавившись от зрения, ни за что не придешь к положенным терминам, а следовательно, так и будешь погрязать в ползучем эмпиризме. Историческая наука (сказал бы Иридий Викторович, будь он хоть немного поциничнее) – это аппарат по переработке Хаоса в Планомерность, явлений в названия, предметов в этикетки. И Иридий Викторович был прирожденным историком. Превращать джунгли всех и всяческих Механок в прямоугольную сетку чистеньких улочек – это был не унылый служебный долг, а наизаветнейшая жажда его души.