Любовь-убийца (сборник)

Он взялся за стол и – дрын-дын-дын-дын-дын – развернул его к стене.

– Ерш... Ты чего... Деканат... Студсовет, – занудили комсомольцы, но это уже слышалось откуда-то сзади.

Она никогда не была любительницей брыкающейся толкотни, музыкальной истошности, а на тамошних танцульках в полумраке, насколько он был возможен белеющей с каждым днем ночью, все остервенело ерзали и работали локтями, как паровозные шатуны, того и гляди заедут в живот, а два чистеньких комсомольца с электрогитарами гремели и орали в микрофон, удивительно широко разевая интеллигентные рты. Теперь-то она понимает, что в них раздражало больше всего, в чистеньких мальчиках, изображающих бесшабашность, – хотят на халяву устроиться еще и на нашей территории, – но она уже и тогда разозлилась на подружку, которая ее сюда приволокла: лучше бы в своей компашке поддать, потрендеть, пообжиматься под нормальную музыку, чтобы еще можно было понимать, с кем обжимаешься...

Но тут возник Ерш – ей еще на вахте показалось, что он положил на нее глаз, – и точно: блудливо склонившись к ее уху, проорал, что ее ждут не дождутся у них в комнате.

Вот там она и познакомилась с этим... Имя забыла, а прозвище накрепко засело, хотя вслух она назвала его Комсомольцем сегодня в первый раз. В прокуренной четырехкоечной комнате вроде бы и бухла хватало (она пила бормотушку, довольно вкусную, пока не попробуешь похмелья, из стеклянного бочоночка из-под меда – надо было чуть не на спину лечь, чтобы допить последнюю лужицу, задержавшуюся в вогнутом боку), и трендеж был веселый, но этот Комсомолец как-то умудрился отрезать ее ото всех остальных, и как она ни поглядывала на разбитного Ерша, этот все прессовал ее и прессовал то Сахаровым, то каким-то термоядом... Она не сдохла от скуки только потому, что когда ее Комсомолец горячо провозглашал: мы, физики, – Ерш обязательно добавлял: шизики. Потом начали составлять коктейль «термоядерный» – полстакана «московской», полстакана «столичной», а вместо закуски прыгать, чтобы перемешалось, – но кончились сразу и «столичная», и деньги...

Комсомолец увязался провожать ее на Зверинскую и как-то так охмурил ее, дуру малолетнюю, что она и впрямь начала с ним ходить – маяться в филармонии, кормить комаров и утирать слезы у дымных костров, ворочаться на впивающихся в бока корневищах, покуда он благовоспитанно посапывает в соседнем спальнике... Он бы ее и в горы затащил, если бы этот дурман затянулся подольше, он ее как-то битый час плющил черно-белыми слайдами – какие-то обормоты в капюшонах, не поймешь, где мужик, где баба, среди льдов и осыпей: это та самая четверка, которая в прошлом году замерзла на Памире, а вот эта девчонка сорвалась с двенадцати метров и, представляешь, только руку сломала. А с этой командой мы брали семитысячник, видишь, второй слева – это я. Спасибо, а то не узнала в бороде да в инее.

Вот что значит людям не хрен делать!..

Она со столькими мужиками с тех пор пережила, что даже плохо помнила, как все оборвалось, – пили, танцевали в полумраке, потом трахались с Ершом на брыкающейся провисающей койке – того и гляди треснешься задницей о паркет... Потом свет, объяснения, Комсомолец благородно пожимает руку потному малиновому Ершу...

– Извини, старик, – бормочет Ерш, – так получилось...

– Все нормально, старик, – уверяет Комсомолец, – ты открыл мне глаза, я тебе страшно благодарен...

Голос срывается, но понт держит, она его даже немножко зауважала в тот момент, но дело было сделано.

И слава богу...

Но сейчас он как будто ничего этого вовсе не помнит... Нет, из комсомольца никогда не выйдет настоящего мужика.

* * *

Она хотела было тоже изобразить нежданную радость и бежать поскорее и подальше, но чуть не стукнула себя по лбу – туфли! Вот такая она бескорыстная, никогда не думает про выгоду!.. А ведь туфли, можно сказать, сами идут в руки...

– Мы же где-то здесь поблизости и познакомились? – растроганно спросила она, и он размягченно закивал.

– Да, все возвращается на круги своя... В свой родной университет возвращаюсь, как на гастроли, приглашенным профессором – я же сейчас в Принстоне в основном...

Он как будто извинялся, и она поняла, что Принстон – это, должно быть, круто, – пришлось изобразить почтительное удивление.

– И поселили в двух шагах от нашей же общаги, в гостевых апартаментах... Да вот она, дверь. Не зайдешь?..

В его голосе прозвучала робость, отозвавшаяся в ее душе радостной надеждой: кажется, клюет...

– У меня встреча назначена... – она бросила на него беспомощный взгляд. – Правда, куда я теперь без каблука... Надо позвонить, отменить... У тебя нет трубы? В смысле мобильника?

– Есть, есть. Но давай сначала присядем.

Он отпер стальную дверь, и она, утрированно, но не без изящества прохромав внутрь, непритворно ахнула – такие люксы она видела только в рекламах, хотя в последнем турбюро сама рекламировала двухзвездочные номера, выдавая их за трехзвездочные, – расписывая их клиентам как люксы: напирала на холодильник, ванную – для нашего брата-совка и это можно втюхать за евростандарт...