Утром, пока Генри спит, я иду в читальный сад. Книжный еще закрыт, но здесь уже люди. Они прошли через калитку Фрэнка с кофе и круассанами. Стараюсь не думать, что скоро читального сада не станет. Представляю, как здесь будут жить люди, и чувствую, как внутри закипает гнев. Фрэнк подает мне кофе.
– За счет заведения. Сегодня день траура.
Слышу глухое покашливание и, обернувшись, вижу Фредерика.
После ухода Фредерика я замечаю в читальном саду Майкла. Только подойдя ближе, понимаю, почему он молчит. Он плачет. Не хотел, чтобы мы видели. Я здороваюсь, но сразу ухожу. Долго смотрю на «Библиотеку писем», размышляя о каталоге. Это ведь капля в море: запись в базе данных – это не подчеркнутая строчка. Там не увидишь, с каким нажимом Майкл отмечал признание Пипа Эстелле. Мне не записать причин, по которым люди подчеркнули именно эту строчку, их чувства, свои чувства, когда я держу книгу в руках. Мне не передать в записях ни истертых страниц, ни кругов от чашек, ни загнутых уголков в сборниках Одена. Жизнь, таящуюся в книгах, – вот что хочет сохранить Майкл. Каталогу это не под силу.
Поднимаюсь к Генри.
– Просыпайся, – шепчу я и целую его в ухо. – Просыпайся, я знаю, что делать.
Генри
Я открываю глаза. Конец света не наступил, и Рэйчел шепчет мне что-то о переселении душ. По крайней мере, мне так кажется. От смысла слов отвлекают ее губы и память о прошлой ночи. Я сажусь, и она настойчиво повторяет:
– Переселиться. «Библиотека писем» должна переселиться. Разобьем ее на части и оставим в других книжных.
– Мысль хорошая, – соглашаюсь я, – но эти книги подходят только для «Книжного зова». Они исписаны, их нельзя продать. А хранить – только место занимать.
– Так мы никому ничего не скажем, – не унимается Рэйчел и начинает описывать свой план.
Она предложила тайно разнести наши книги по другим магазинам города.
Письмо оставлено между с. 44 и 45
14 февраля 2016 года