Любовь в полдень

— Какие рассуждения? — переспросила Пруденс, пунцово покраснев. — Что-то не припомню, о чем шла речь.

— О том, что Аристотель называл пятым элементом, — мягко подсказал он.

Румянец мгновенно исчез, уступив место восковой бледности. В эту минуту мисс Мерсер походила на провинившегося ребенка, которого взрослые застали на месте преступления.

— Но какое это имеет значение? — закричала она, очевидно, вспомнив, что нападение — самая надежная защита. — Не лучше ли поговорить о чем-нибудь важном, настоящем? Кому нужен какой-то пыльный Аристотель?

«Мне нравится верить, что в каждом из нас присутствует капелька звездного света».

Нет, пустая, тщеславная кокетка не могла написать этих искренних, беззащитных слов.

Кристофер застыл. Мысли торопливо сменялись, на миг цепляясь одна за другую подобно атлетам в эстафете. Да, писала какая-то другая женщина… с согласия Пруденс… его обманули… Одри, должно быть, все знает… его заставили поверить в искренность, а потом письма внезапно прекратились. Почему?

«Я вовсе не та, за кого вы меня принимаете…»

Кристофер ощутил, как горло и грудь сжались, словно схваченные железным обручем, а потом услышал скрипучий звук, отдаленно напоминающий растерянный смех.

Пруденс тоже рассмеялась — с облегчением. Она понятия не имела, чем вызвано его странное веселье.

Значит, его решили проучить? Возможно, отомстить за какую-то давнюю обиду? Видит Бог, он выяснит, кто это сделал и зачем.

Заманили в ловушку: заставили полюбить, а потом безжалостно предали, бросили. Он и сейчас любил ту, которую не мог даже назвать по имени — потому что имени не знал. Непростительный удар. Обидчица заплатит сполна, кем бы она ни оказалась.

Внезапно в жизни снова появилась определенная цель: преследование во имя мести. Что ж, состояние знакомое, а потому приятное. Занятие вполне по плечу.

Сквозь холодный гнев проступила улыбка — острая, как лезвие ножа.

Пруденс смотрела растерянно.

— Кристофер? — негромко окликнула она. — О чем вы думаете?

Капитан Фелан подошел и обнял ее за плечи. До чего же просто сдавить ладонями тонкую шею и задушить! Но вместо этого он лишь очаровательно улыбнулся:

— Только о том, что вы правы. Слова действительно ничего не значат. Важно вот что. Медленный, глубокий, обстоятельный поцелуй длился бесконечно долго; до тех пор, пока Пруденс не растаяла в объятиях и не застонала от удовольствия, обвив руками его шею. — Прежде чем отправится в Гемпшир, — прошептал Кристофер в приоткрытые горячие губы, — попрошу у вашего отца согласия на официальное ухаживание. Одобряете?

— О да! — воскликнула Пруденс, просияв от восторга. — О, Кристофер… означает ли это, что вы отдали мне сердце?

— Мое сердце в ваших руках, — бесцветным голосом отозвался капитан. Он продолжал обнимать прелестную мисс Мерсер, но смотрел не на нее, а в абстрактную даль за окном.

Вот только сердца, которое можно было бы отдать, больше не существовало.

— Где она? — с этими словами капитан Фелан ворвался в дом родителей Одри в Кенсингтоне. Расставшись с Пруденс, он помчался к невестке. — И кто она?

Одри ничуть не испугалась.

— Будь добр, перестань на меня кричать. О чем ты?

— Пруденс сама отдавала тебе письма или это делал кто-то другой?

— Ах, вот в чем дело, — невозмутимо произнесла Одри, взяла пяльцы и принялась с интересом рассматривать незаконченную вышивку. — Итак, ты наконец понял, что переписку вела вовсе не мисс Мерсер. Что же ее выдало?

— То обстоятельство, что она знает содержание моих писем, однако понятия не имеет о тех, которые посылала сама. — Кристофер стоял возле дивана и испепелял грозным взглядом. — Ведь это одна из ее подруг, не так ли? Немедленно говори, кто именно!

— Не могу сказать ничего определенного.

— Участвовала ли в подлоге Беатрикс Хатауэй?

Одри закатила глаза.

— С какой стати Беатрикс понадобилось бы заниматься чем-то подобным?

— Из мести. Я когда-то сказал, что ее место в конюшне.

— Но ты отрекся от своих слов.

— А ты утверждала, что я это сказал! Немедленно положи пяльцы, иначе надену их тебе на голову! Постарайся понять, Одри: я покрыт шрамами с головы до ног, прострелен, проколот, проткнут штыком и порван шрапнелью. Меня лечили пьяные в стельку доктора, едва не падавшие с ног. — Наступила долгая томительная пауза. — Но никогда мне не было так больно и плохо, как сейчас.

— Мне очень жаль, — тихо отозвалась Одри. — Ни за что не согласилась бы участвовать в этой истории, если бы знала, что ты можешь пострадать. Началось все с благих намерений, с желания сделать добро. Во всяком случае, так мне кажется.

— Добро? — Больно было сознавать, что кто-то воспринимает тебя как объект жалости. — Но какого черта ты ввязалась в обман?

— Я едва понимала, в чем дело! — вспыхнула Одри. — Ухаживала за Джоном и сама уже едва не умирала. Не ела, не спала, от усталости и истощения я не сознавала, где день, а где ночь. Совсем не думала об этих злосчастных письмах и уж тем более не подозревала, что они способны навредить.

— Проклятие! Еще как способны!

— Ты хотел верить, что беседуешь с Пруденс. — Одри пошла в наступление. — Иначе сразу бы понял, что пишет не она.