Любовь в ритме танго

Он был единственным братом моей матери, который продолжал жить в этом доме и заботиться о больном отце. Томас пожертвовал своими планами, чтобы все время быть рядом с отцом. Дедушка пожелал, чтобы его забрали из госпиталя, — он хотел умереть в своей постели. Тогда же все его дети единогласно решили, что лучше будет заключить контракт с тремя сиделками, чтобы, они, попеременно меняясь, ухаживали за больным все двадцать четыре часа. Томас был доволен этим решением. С тех пор он был единственным сыном, который заботился об отце, и организовывал работу сиделок и каждый день вызывал врача. Томас совсем не думал о том, что заботы об отце отгородили его от внешнего мира, но, в отличие от Паулины, он вовсе не удивился, увидев меня, и радушно поздоровался. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы догадаться, что мое появление в этом доме имеет причины гораздо более серьезные, чем просто интерес к дедушке.

Томас вел себя так, будто ничего не подозревает. Когда Паулина принесла мне бутылку кока-колы, которую я не просила, и ушла, оставив нас наедине в гостиной, он молча уставился на меня. Молчание продолжалось несколько минут, и я решила отбросить полдюжины вводных слов и просто произнесла его имя.

— Томас…

Он держал в руке рюмку с коньяком и ждал, непроницаемый и отстраненный, как всегда. Никогда мне не было так хорошо, его отец в свое время сказал мне, что я никому не могу довериться, кроме Томаса, если однажды мне придется продать тот камень, чтобы спасти свою жизнь. Магда любила Томаса, Мерседес всегда называла их имена вместе, когда говорила о детях Родриго. Я сделала небольшое усилие и вспомнила, что однажды у меня была возможность обратиться к нему, но я этого не сделала. Я снова напряглась и поняла, что у меня не осталось другого выбора, кроме как рассказать ему все — от первых симптомов болезни Рейны до той паники, которая охватила меня на кресле в кабинете Перейры и которая теперь мешала мне вернуться домой.

Я закончила говорить, а Томас откинулся назад на спинку кресла и не смотрел на меня, прикрывая рот рукой, чтобы скрыть улыбку.

— Не волнуйся, ты можешь оставаться здесь столько времени, сколько захочешь… И не бойся, ничего не случится. Никогда ничего не случается.

Когда я услышала эти слова, я почувствовала, что напряжение взорвалось внутри меня и куда-то ушло. Теперь я могла слышать дуновение ветерка, а мое тело расслабилось, будто из него выпустили воздух. Мой желудок успокоился, язык снова стал ощущать вкус, а слова обрели четкость. Я нашла для себя убежище.

— Ничего, кроме того, что меня убьет мама.

— Как же! Скоро она обо всем забудет.

— В том-то и дело, что нет, Томас. Серьезно, я уверена, что она не забудет. Ты ее не знаешь.

— Ты так думаешь? Я прожил с ней вместе… двадцать пять лет или около того.

— Но с тобой ничего подобного не случалось.

Тут улыбка Томаса стала еще шире, он даже не смог сдержать смеха, вызванного моими словами. Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя и снова заговорить со мной уже другим тоном, серьезным и веселым одновременно.

— Посмотри на меня, Малена, и послушай. Я прожил на свете почти полвека, со мной происходили вещи намного худшие, и я научился двум вещам. Первое, и самое важное, — он наклонился вперед и взял меня за руки, — что никто не может вычеркнуть из твоей жизни то, что уже произошло. И второе, что бывают намного более страшные вещи. А здесь никто никого не убил, никто не покончил с собой, никто не умер от страданий, и никто не будет плакать. Через две недели максимум ты не вспомнишь об этом. Я тебе обещаю. А если так не случится, то жизнь на этой планете совсем мне не знакома. Подумай об этом, и ты поймешь, что я прав.

— Спасибо, Томас, — сказала я. Он легонько гладил мою руку. Я с чувством обхватила его ладонь и поднесла к своему лицу. — Большое спасибо, ты не знаешь…

— Я все знаю, сеньорита, — он поспешил перебить меня, как будто моя благодарность обидела его и, к моему удивлению, ему удалось рассмешить меня. — А теперь я сообщу Паулине, что ты остаешься на ужин, только не рассказывай ей ничего о том, что я тебе сказал. Я позвоню тебе домой. Поговорю с твоей матерью… — он секунду помедлил, как будто эта идея ему не нравилась, — или лучше я поговорю с твоим отцом. И скажу, что ты здесь. Не волнуйся.

Паулина ворчала, что ей не сообщили о моем приходе заранее, иначе привела бы себя в порядок к приходу гостей, но, несмотря на ворчание, она была прекрасна. Томас не стал пересказывать мне в деталях беседу с отцом. Он только солгал — я была уверена, что солгал, — чтобы успокоить меня, якобы папа сказал ему о том, что Рейна очень за меня волнуется. Томас пустился в разговоры с таким энтузиазмом, о котором я и не подозревала, и проговорил так весь ужин, как будто был очень счастлив быть со мной. Он говорил сам, не давая мне и слова вставить, может, он был рад тому, что теперь было покончено с его одиночеством. Я не могла удержаться от улыбки.