Любовь в ритме танго

— Уже? Вы даже не перекусите? — спросил Томас. В его голосе звучала плохо сыгранная уверенность.

Я хотела было согласиться, потому что думала, что наше пребывание действует на дядю благотворно, как праздник. Но папа не оставил мне выбора.

— Нет, я думаю, нам пора. Но если я увижу, что у твоей сестры такое лицо, как было накануне…

Томас мне больше ничего не сказал, абсолютно ничего я в первый раз оценила его независимость от предрассудков и спросила себя, может, за его живостью прячется большее, чем простое безразличие. Я никогда никого не осуждала и ожидала, что и ко мне отнесутся с пониманием. Когда я вернулась домой, сестра встретила меня очень тепло. Как только я переступила порог, она обняла меня, и мы вместе пошли в нашу комнату. Мы проговорили больше часа, и беседа была очень странной — почти все время солировала Рейна, мне оставалось лишь соглашаться или нет, больше она мне ничего не позволяла делать. Сестра ругала меня за то, что я не смогла избежать ситуации у врача, использовала все свое красноречие, чтобы убедить меня в том, что я была недостаточно ответственной за свои поступки. Раньше я не сомневалась в искренности и невинности Рейны, но теперь, ясно видя красные пятна на ее коже, я поняла, что она лукавит и прежнего доверия между нами больше быть не может. Через некоторое время я перестала улавливать смысл ее слов, в ушах звучал только ее голос, а в мозгу крутилась единственная мысль, какое-то предчувствие. Как-то проснувшись утром, я всем телом ощутила приближающуюся катастрофу. Слова и дела сестры отошли на второй план. Дедушка.

Мне не давали покоя мысли о дедушке. Нужно было признаться в том, что меня так мучает. Я любила деда и знала, что он очень болен, но до недавнего времени я себе в этом не признавалась, не осознавала, что он может умереть, что он точно умрет. Все это я понимала, когда увидела деда, превратившегося в развалину. Его смерть стала теперь чем-то несомненным, неотвратимым, как в прошлом смерть диктатора, которую мы ждали, тогда мы две недели ждали его смерти. Теперь же все было иначе. Приближающуюся смерть деда я воспринимала очень тяжело, ведь я любила его, в нем было что-то таинственное, нас связывал его подарок. Я любила его просто как человека. Любила деда, любила его молчание, его движения, любила его увлечения, его потворство беглой монахине, его влечение к простолюдинке. И он об этом знал, знал все. Именно поэтому маму не смущал мой интерес к дедушке, и, когда я о нем расспрашивала, она старательно отвечала на все вопросы. Дистанция, которая пролегла между нами, в эти моменты стиралась, смерть нас объединяла.

Я не ходила к дедушке, потому что не могла видеть его умирающим, не хотела, чтобы он умер. Когда его дети приходили навестить умирающего, мне это казалось безобразным спектаклем, как будто они приходили понаблюдать за его угасанием. Родственники приходили к нему пару раз в неделю. Однажды я пришла к дедушке, хотела узнать, смогу ли с ним поговорить, услышит ли он меня, но он больше не приходил в сознание…

Как-то вечером в нашем доме зазвонил телефон. Мама сняла трубку, было пол-одиннадцатого. Я вышла в коридор, увидела мамино выражение лица и все поняла, а потом услышала, как родители начали собираться. Я пошла на кухню, сняла трубку и набрала номер, самый длинный из всех, которые мне приходилось набирать. Подождала, пока нас соединят, мысленно попросила прощения у дедушки за то, что его смерть служит поводом для такого долгожданного для меня разговора. Наконец Фернандо сказал: «Алло».

— Дедушка умирает, — сказала я. — Врач сообщил, что ему осталось жить не более сорока восьми часов.

— Я знаю об этом. Нам тоже позвонили. Папа собирает чемодан.

— А ты приедешь?

— Я очень хочу приехать, Индианка. Клянусь тебе, я тоже приеду.

* * *

Фернандо провел в Мадриде три дня, но у нас не нашлось свободного времени, чтобы поговорить, потому что все было расписано по часам. Время пробежало быстро, но его приезд компенсировал для меня отсутствие Магды, которую я ждала с самого дня погребения, — мне так и не удалось увидеть ее на церемонии. Все эти дни рядом с нами были какие-то совершенно незнакомые люди, которые тоже пришли оплакать смерть дедушки, а еще узнать, что написано в завещании. Оказалось, что не все из них в нем упомянуты, и скорбящие разделились на два лагеря: победителей и побежденных, последние плакали горше. Вот тут-то и начались наши проблемы с Фернандо. В течение всех трех дней мы не могли найти себе места, чтобы побыть наедине. Мы ходили по коридорам дома на Мартинес Кампос так тихо, что никто из взрослых нас не заметил. А взрослые с калькуляторами в руках сновали то и дело туда-сюда. Пару раз нам все-таки удалось на кухне выпить кофе, но повсюду нас окружали посторонние, поющие псалмы.