Любовь в ритме танго

Помню, как мы всей семьей приехали в Торрелодонес и вошли в холл, там уже собралось большое количество народу. Я старалась держаться у стены, чтобы никто не заметил изъяна в моем костюме. Я надеялась дойти по стенке до выхода из зала и найти укромное место, чтобы без помех рассмотреть свои потери. Я уже наполовину спряталась за шторой, встав на массивную деревянную скамью, обитую кожей. Понадобилось время, чтобы полностью и незаметно скрыться от посторонних глаз. Теперь я смогла наконец рассмотреть себя со всех сторон. Мои проблемы оказались не такими незначительными, как я раньше думала. Штаны разошлись сзади по швам, поэтому, слегка напрягшись, я вытащила наружу заправленную рубашку и прикрыла свои тылы. Сделав это, я почувствовала, насколько легче мне стало двигаться. Я еще раз рассмотрела себя повнимательнее, не нашла никаких изъянов, покрутилась на месте, побалансировав то на левой, то на правой ноге, потом наклонилась вперед. Ни одно из этих телодвижений не вызвало проблем. После произведенных манипуляций я решила, что теперь можно показаться людям, и вышла из-за занавески.

Я не видела Рейны, которая бросила меня в одиночестве сразу после нашего приезда. Она собиралась пробраться в буфет и очень удивилась, когда я за ней не пошла. Рейна была уверена, что для гостей приготовлен роскошный стол, и собиралась это проверить, пока гости беседовали в гостиной. Теперь я стояла одна, перед глазами то и дело мелькали чьи-то зеленые и оливковые брюки, за которыми я почему-то не переставала следить. По внешнему виду я определяла, из чего сшит тот или иной костюм — из английской шерсти или из толстых американских тканей. Тут ко мне подошел дядя Томас, эксперт по элегантности.

— Что делаешь, Малена?

Мне понадобилось несколько минут, чтобы найти слова для ответа. Я подумала и не нашла ничего лучше, чем сказать:

— Ничего.

— Ничего? Ты уверена? Мне показалось, что ты не стоишь на месте.

— Ну да, — ответила я. — Я стараюсь увидеть как можно больше. Мне здесь нравится.

— Это я вижу.

И тут он улыбнулся. Думаю, что эта улыбка была первой, которую он мне адресовал, первой и последней, потому что после этого разговора Томас мне больше никогда не улыбался. Я знаю еще, что он ничего не сказал родителям о нашем коротком разговоре и том, что он видел. Мне показалось, что видел он больше, чем хотел показать.

Мне казалось, что его речь и движения, его способность к невозмутимости и полному контролю над собой достигли совершенства. Я решила, что должна у него учиться, но мне никак не удавалось полностью контролировать себя и свои слова. Скорее всего, так происходило, оттого что я не была полностью уверена в собственных чувствах, а потому мои манеры и слова не выглядели натурально, как это удавалось дяде Томасу. В колледже, где нас обучали монахини, случалось всякое, но приходилось понимать и мириться с тем, что на многие наши вопросы мы никогда не получим у них ответов. Так происходит с нами, девочками, с мужчинами все иначе. Для девочек люди не всегда находят подходящие слова, а потому предпочитают молчать, и девочкам приходится уповать на милость Божью. Католическое воспитание.

* * *

Когда мне исполнилось пятнадцать, у меня открылись глаза на многие вещи. Это произошло по воле случая и моей матери. Как-то мне попал в руки старый номер североамериканского журнала «Космополитен». Я долго его листала, и он мне очень помог. Ничто мне до сих пор так не помогало, как этот журнал.

Я влюбилась и начала вести себя как животное, повинуясь инстинктам, — бросала призывные, томные взгляды, ходила покачивая бедрами. Я основательно поглупела из-за сразившей меня первой любви и думала только о Фернандо, не замечая никого вокруг. Окружающим было понятно мое состояние. Слова, жесты, поведение — все меня выдавало. Я постоянно думала о нем, проводила ночи без сна, рылась в закромах памяти, пытаясь найти счастливые моменты и понять, когда зародилось это чувство.