Любовь в седьмом вагоне

За полтора часа соревнования Мухин изрядно устал. Ему буквально мерещились эти медленно выпиваемые бутылки: запотевшие, оплывающие толстыми каплями, будто горящие свечи; накачанные перепончатыми пузырями и тяжким, несвежим дыханием пьющих. Казалось, бутылки содержали частицы душ напившихся граждан – и души эти были неуловимы. Мухина так и подмывало позвонить водителю Валере, велеть ему купить четыре ящика «Балтики», вылить жидкость на землю, а стеклотару, чистую от человеческих эманаций, доставить шефу. Но подобные действия, по правилам соревнования, были строжайше запрещены.

За всем этим стоял человек по фамилии Хазарин. Энергия его была такова, что в его присутствии лопались, будто мыльные пузыри, электрические лампочки. В анамнезе он был выпускник циркового училища, жонглер; его большое лицо, украшенное очень бледными, как бы радужными, глазами навыкате, всегда сохраняло напряженное и мечтательное выражение, точно он по-прежнему поддерживал в воздухе маленькую планетную систему из невидимых шаров. Собственно, так оно и было: бизнес Хазарина опирался на воздух и ни на что больше. Хазарин был великий мастер концептуальных развлечений. Его приглашали наперебой модные клубы: там он устраивал трэш-вечеринки, куда полагалось являться в одежде, сшитой из мешков для мусора, и Брежневские чтения, где никто ничего не читал, но все пили грубую водку и закусывали розовой, будто нарезанный ломтями рулон туалетной бумаги, докторской колбасой, причем столы были застелены слоями настоящих, с портретами Леонида Ильича, советских газет.

Отдавая много сил клубным затеям и безбашенным корпоративкам, Хазарин по большей части действовал самостоятельно. Он первым уловил момент, когда заниматься горными лыжами и дайвингом перестало быть круто, и предложил богатым клиентам новые виды экстрима. Он без предупреждения брал их теплыми из шелковых постелей и отправлял, с пятьюдесятью рублями в кармане, самолетом в Анадырь или в Бийск, без права на телефонный звонок. Он сколачивал из них бригады разнорабочих и продавал на месяц золотозубым кавказцам. Желающие могли посидеть в настоящем КПЗ или поработать наркокурьерами на настоящую мафию. Столичных бизнес-леди постбальзаковского возраста Хазарин наряжал проститутками и вывозил стоять, под прикрытием своих бойцов, вдоль определенных автострад – что чрезвычайно льстило дамам, в обычной жизни носившим строгие костюмы и напоминавшим в них стальные тяжелые сейфы. Размалеванные, кудлатые, с затянутыми в лоснистый стрейч тюленьими формами, они терпели и холод, и дождь – и ничем так не гордились, как затормозившей возле них допотопной иномаркой с задрипанным клиентом. Не факт, что все клиенты отсекались дежурной обслугой: иногда от дам поступали особые указания, и поговаривали даже, будто некоторые отношения приобрели постоянный характер, уже без посредничества псевдо-сутенеров. Вообще у тех состоятельных господ, кто прошел через хазаринский экстрим, что-то менялось в повадке, в стиле руководства своими структурами. Каждый отдельный хазаринский проект был засекречен, но участники узнавали друг друга по глазам, в которых появлялся жесткий, совершенно бесцветный блеск – в каком-то смысле более ценный, чем сверкание пятикаратного бриллианта.

По сравнению с тюрьмой и каторжными работами на диких стройках, акция по сбору стеклотары была спокойной, для многих разминочной. Мухин, однако, не решался пока что заходить дальше. Он подался к Хазарину потому, что чувствовал себя обманутым жизнью. Что-то странное произошло со всеми. Мухин осознавал, что так называемые незащищенные слои населения, прежде строившие коммунизм, а теперь лишенные всего, называют себя обманутыми с гораздо большим правом, чем он, бизнесмен. И все-таки существовала и симметричная бедности ловушка для человеков, в которую Мухин угодил с разгона, не сразу поняв, отчего жизнь вдруг лишилась смысла.