Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Довольно рано Алеша начинает писать стихи. В «Детстве Никиты» есть такая сцена – мальчик, переживающий чувство первой влюбленности в красивую девочку-соседку, впервые чувствует вдохновение: «Никита остановился и снова, как во все дни, почувствовал счастье. Оно было так велико, что казалось, будто где-то внутри у него вертится, играет нежно и весело музыкальный ящичек.

Никита пошел в кабинет, сел на диван, на то место, где позавчера сидела Лиля, и, прищурившись, глядел на расписанные морозом стекла. Нежные и причудливые узоры эти были как из зачарованного царства, – оттуда, где играл неслышно волшебный ящик. Это были ветви, листья, деревья, какие-то странные фигуры зверей и людей. Глядя на узоры, Никита почувствовал, как слова какие-то сами собой складываются, поют, и от этого, от этих удивительных слов и пения, волосам у него стало щекотно на макушке.

Никита осторожно слез с дивана, отыскал на столе у отца четвертушку бумаги и большими буквами начал писать стихотворение:

Уж ты лес, ты мой лес,
Ты волшебный мой лес,
Полный птиц и зверей
И веселых дикарей…
Я люблю тебя, лес…
Так люблю тебя, лес…

Но дальше про лес писать было трудно. Никита грыз ручку, глядел в потолок. Да и написанные слова были не те, что сами напевались только что, просились на волю.

Никита перечел стихотворение. Оно все-таки ему нравилось. Он сложил бумажку в восемь раз, сунул ее в карман и пошел в столовую, где у окна шила Лиля. Рука его, державшая в кармане бумажку, вспотела, но он так и не решился показать стишок».

А вот что он вспоминает в автобиографии о своем первом прозаическом опыте: «В одну из зим, – мне было лет десять, – матушка посоветовала мне написать рассказ. Она очень хотела, чтобы я стал писателем. Много вечеров я корпел над приключениями мальчика Степки… Я ничего не помню из этого рассказа, кроме того, что снег под луной блестел, мне это понравилось. Рассказ про Степку вышел, очевидно, неудачным, – матушка меня больше не принуждала к творчеству».

Но Алексей Аполлонович в восторге от того, что сын одарен так же, как его мать. Он гордится первыми литературными опытами Лели. Александру же Леонтьевну это проявление творческой силы тревожит. Точнее, тревожит отношение Лели к своим стихам – не станет ли сын зазнайкой? Не поверит ли, что все в жизни ему будет даваться так же легко, как первые стихи. «Пожалуйста, вот еще, Алеша, не обращай слишком большое внимание на его способность писать и, главное, не захваливай его. Он уже теперь Бог знает что вообразил о своих способностях и, я знаю, в Самаре хвастал», – пишет она мужу. А вообще, мать и сын были очень близки, и воспоминаниями об этой любви Алексей очень дорожил. В автобиографии 1913 года, когда Александры Леонтьевны уже шесть лет как не было на свете, он написал: «Я не знаю до сих пор женщины более возвышенной, чистой и прекрасной». Очень любил Толстой и отца и был по-настоящему дружен с ним. Уже уехав из Самары, он постоянно писал домой. Вот одно из его писем Алексею Аполлоновичу: «Вообще ты можешь, будучи в обществе и глаз прищурив, сказать: а читали вы Толстого? Конечно, засмеются и ответят: кто же не читал „Войны и мира“? Тогда ты, возмущенный, скажешь: да нет, Алексея! – Ах, извините, ответят тебе, вы говорите о „Князе Серебряном“? Тогда, выведенный из себя, ты воскликнешь: ах вы, неучи! Моего сына, Толстого, совсем младшего? И все будут посрамлены, ибо никто меня не читал. О, слава, слава, сколько терний на пути к тебе?».

В 1897–1898 годы Алексей жил вместе с матерью в Сызрани, где учился в реальном училище, потом они переехали в Самару, там и закончил он обучение. Алексей Аполлонович купил для них городскую усадьбу – два стоящих рядом деревянных дома с флигелем и хозяйственными постройками. Этажи поделили на квартиры и часть их сдавали внаем. Было два садика с беседками и игровой площадкой для детей. В настоящее время в доме открыт музей.

В 1901 году Алексей получает аттестат зрелости и уезжает в Санкт-Петербург, где поступает в подготовительную школу, «выравнивающую» знания реального училища и гимназии. Школа расположена в Териоках {ныне Зеленогорск. – Е. П.}. Оттуда он пишет Алексею Аполлоновичу: «Дорогой папочка. Ученье мое идет хорошо, только вовсе меня не спрашивают. Мальчики в нашем классе все хорошие, не то что в Самаре, только один больно зазнается, сын инспектора, но мы его укротим. Подбор учителей там очень хороший, большей частью все добрые, и ученики их слушаются.

Инспектор большой формалист и малую толику свиреп. Только географ да ботаник больно чудны, а батька, вроде Коробки, сильно жестикулирует. Математик там замечательно толковый и смирный. Вообще это училище куда лучше Самарского.

Вчера весь день шел дождь и улица превратилась в реку. Жив и здоров.

100 000 целую тебя.

Твой Леля.

Изучаем геометрию, и я теперь очень горд, и на мелюзгу третьеклассников смотрю с пренебрежением».