Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Меж тем Анна познакомилась с Владимиром Алексеевичем Олоновским, сельским учителем, за которого она позже вышла замуж. Брак был счастливым, но в 1921 году в возрасте 25 лет Анна умерла при родах двойни, вместе с ней умер и один из детей. Иван Грузинов пишет о том, как принял поэт известие о ее смерти: «Есенин расстроен, усталый, пожелтевший, растрепанный. Ходит по комнате взад и вперед. Переходит из одной комнаты в другую. Наконец садится за стол в углу комнаты. „У меня была настоящая любовь к простой женщине. В деревне. Я приезжал к ней, приходил тайком. Все рассказывал ей. Об этом никто не знает. Я давно люблю ее. Горько мне, жалко. Она умерла, никого я так не любил. Больше я никого не люблю“. А Владимир Алексеевич вспоминал: «Письма от Есенина были, и Анна их не уничтожала, хранила пачку писем, перевязанную ленточкой».

Первая любовь. Маня. Роман в письмах

Маше Бальзамовой Есенин посвящает свои первые, еще очень наивные и неуклюжие любовные стихи:

Ты плакала в вечерней тишине,
И слезы горькие на землю упадали,
И было тяжело и так печально мне,
И все же мы друг друга не поняли.
Умчалась ты в далекие края,
И все мечты мои увянули без цвета,
И вновь опять один остался я
Страдать душой без ласки и привета.
И часто я вечернею порой
Хожу к местам заветного свиданья,
И вижу я в мечтах мне милый образ твой,
И слышу в тишине тоскливые рыданья.

Ей он пишет в июле 1912 года после первой встречи на празднике в доме отца Иоанна: «Ну, вот ты и уехала… Тяжелая грусть облегла мою душу, и мне кажется, ты все мое сокровище души увезла с собою. Я недолго стоял на дороге, как только вы своротили, я ушел… И мной какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство. Что было мне делать, я не мог и придумать. Почему-то мешала одна дума о тебе всему рою других. Жаль мне тебя всею душой, и мне кажется, что ты мне не только друг, но и выше даже. Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства, стремления и всякие высшие качества. Но больше всего одна душа – к благородным стремлениям. Что мне скажешь, Маня, на это? Теперь я один со своими черными думами! Скверное мое настроение от тебя не зависит, я что-то сделал, чего не могу никогда-никогда тебе открыть. Пусть это будет чувствовать моя грудь, а тебя пусть это не тревожит. Я написал тебе стихотворение, которое сейчас не напишу, потому что на это нужен шаг к твоему позволению. Тяжелая, безнадежная грусть! Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой такое неприятное? Или – жить – или – не жить? И я в отчаянии ломаю руки, что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле, и так презрительно сказать – самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь? „Умрешь – похоронят, сгниешь и не встанешь“ (так пели вечером после нашей беседы; эту песню спроси у Анюты, ты сама ее знаешь, верно, и я тоже. „Быстры, как волны… Налей, налей, товарищ“ – это сочинил Серебрянский, друг Кольцова, безвременно отживший). Незавидный жребий, узкая дорога, несчастье в жизни. Что больше писать – не знаю, но от тебя жду ответа».

Забавно, что некоторые фразы этого письма почти дословно повторяют письмо поэта И.С. Никитина Н.А. Матвеевой. Несколько собраний сочинений Никитина с его биографией, и отрывками из писем выходили в конце XIX – начале XX веков. Видимо, одно из них прочитал Есенин и без зазрения совести воспользовался им для того, чтобы произвести впечатление на понравившуюся ему девушку. Видимо, это (а может быть, и другие трогательные цитаты, а может, и намек на решение свести счеты с жизнью) сработало. Мария ответила Есенину, и переписка завязалась.