Любовь в тягость

Доказательства этих прегрешений были налицо. Когда мы ходили в кино без отца, мама не соблюдала ни одно из установленных им правил: без смущения смотрела по сторонам, смеялась так, как ей было строго запрещено, болтала с посторонними мужчинами – с продавцом конфет, например, который садился рядом с ней, как только опускались сумерки и на небе зажигались звезды. Когда отец был с нами, мне никак не удавалось сосредоточиться на фильме. Испуганно озираясь в темноте, я тоже следила за Амалией, чтобы поймать ее на какой-нибудь оплошности раньше, чем это сделает отец и успеет выдвинуть против нее обвинение. Среди сигаретного дыма и колебаний света, текшего из проектора, я с ужасом думала о мужчинах, которые, словно лягушки, проворно прыгают под сиденьями и тянутся к нам не перепончатыми лапами, а человеческими руками и липким языком. Несмотря на жару, я покрывалась холодным потом.

Если отец был рядом, Амалия, украдкой осмотревшись вокруг – с любопытством и опаской, – склоняла голову на плечо мужа и казалась счастливой. Эта ее уловка ошеломляла меня. В растерянности я не знала, в каком направлении мчаться вдогонку маме: по траектории, намеченной ее взглядом, или вдоль плавной линии, которая скользила от ее макушки к плечу отца. Я сидела возле Амалии и дрожала. Даже звезды, особенно яркие летом, казались сверкающей проекцией моей тревоги. Я так сильно стремилась вырасти не похожей на маму, что постепенно разучилась видеть свое сходство с ней.

Солнце стало припекать. Я отыскала в сумке свой паспорт. Долго изучала фотографию, пытаясь разглядеть в себе черты Амалии. Снимок был сделан совсем недавно, когда пришло время менять документ. Достав ручку, я нарисовала себе мамину прическу; солнце жгло затылок. Мои короткие волосы превратились в длинные, я отвела их назад, пышно уложила на висках и заколола так, чтобы они красиво обрамляли лицо и черной смоляной волной опускались на лоб. Потом добавила непослушный завиток над ухом. Посмотрев на себя, я улыбнулась. Эта прическа прежних лет, модная в сороковые годы, но уже редко встречавшаяся в пятидесятые, мне шла. Вот она, Амалия. Я – Амалия.