Любовь в тягость

Однако Казерта не появлялся. В погребе были только пустые картонные коробки и бутылки из-под газировки и пива. По мне постоянно ползали пауки; вся в пыли, я выбралась наружу и снова села на раскладушку. Заметила на полу свои трусы, испачканные кровью, и ногой загнала их под раскладушку. Противно было не столько при мысли о том, зачем они понадобились Казерте, сколько от осознания, что принадлежавшая мне вещь – часть меня – оказалась здесь.

Я подошла к стене, где висел синий костюм Амалии. Сняла с гвоздя вешалку и аккуратно разложила на раскладушке юбку, взяла в руки жакет: подкладка рваная, карманы пустые. Приложив жакет к себе, я попыталась представить, как он сидел бы на мне. Наконец решилась: положила фонарь на раскладушку, сняла платье и, оставив его на полу, стала надевать костюм – медленно, не спеша. Булавку, которой Казерта приколол к блузке мамин лифчик, я закрепила на поясе юбки, слишком широкой в талии. Жакет тоже оказался велик, но все равно мне понравилось, как я в нем выгляжу. Старый костюм сидел хорошо, ладно и был словно последний мамин рассказ, предназначенный для меня.

Этот рассказ мог быть не столь драматичным – или, наоборот, более интригующим, – чем тот, который я услышала от самой себя. Достаточно лишь ухватиться за кончик нити повествования и следовать ей – события начнут развертываться сами. Итак, втайне от всех Амалия уехала вместе со своим давним любовником и все то время, пока они были вдвоем, громко смеялась, с аппетитом ела, пила вино и сбрасывала с себя одежду на пляже, примеряя поочередно вещи, которые приготовила мне ко дню рождения. Пожилая женщина, вообразившая себя молодой, для того чтобы понравиться старику. В конце концов она решила искупаться голой. И хотя мама хорошо плавала, она слишком отдалилась от берега и утонула. Казерта перепугался и, быстро собрав ее вещи, поспешил прочь. Или Амалия бежит вдоль берега, он вдогонку за ней, оба задыхаются, оба в ужасе, она – оттого что осознала его намерения, он – увидев, что противен ей. И тогда Амалия решает спастись от него, бросившись в море.

Да, достаточно было ухватиться за кончик нити рассказа, чтобы лучше понять непростой характер мамы и разглядеть ее сильные и слабые стороны. Но я поймала себя на том, что мне уже не хочется наблюдать за ней, и я направила внимание на саму себя. Выключив фонарь, я пригнулась и через дыру в нарисованной на стене магазина куртке вылезла наружу. Улица была освещена, хотя еще не стемнело. Дети бросили свои велосипеды и затихли, подойдя к присевшему на корточки человеку. Это был Казерта. Густые седые волосы, добрая улыбка. Ребятишки, и маленькие, и постарше – все окружили его и стояли в луже, блестевшей под светом фонарей. Дети разворачивали конфеты, которые только что раздал им Казерта.

Глядя на этого сухощавого старика, гладко выбритого и в добротной одежде, с бледным сосредоточенным лицом, я почувствовала, что нет никакой необходимости говорить с ним, расспрашивать о том, как все было на самом деле, и что-либо ему объяснять. Я хотела незаметно уйти, скрыться за углом, но Казерта обернулся и увидел меня. Изумленный, он не замечал, что происходило у него за спиной. Мужчина в майке аккуратно прислонил железный прут к стене, выбросил окурок и подошел к Казерте, глядя прямо перед собой, расправив плечи; его походка была размеренной и твердой. Дети попятились и вышли из лужи. Казерта стоял один, отражаясь в зеркале чернильной воды; раскрыв от удивления рот, он смотрел на меня, но в его взгляде не было тревоги. Видя, что он спокоен, я стала дышать свободнее. Я снова вошла в “Колониальные товары” времен своего детства, плавно обогнула прилавок с пальмами и верблюдами, поднялась на деревянный настил, пересекла кухню, стараясь не задеть духовку, агрегаты для приготовления сладостей, табуретки и сковороды, и вышла во внутренний дворик. Выбравшись на улицу, я зашагала неторопливо и уверенно.

Глава 26

Втемноте мерцали огоньки нефтяного завода. Поезд полз еле-еле. Я выбрала вагон, в котором ярче горел свет и не все пассажиры дремали. Словом, попыталась отыскать такое место, где я чувствовала бы себя в сравнительной безопасности. Я села рядом с компанией призывников лет двадцати, они возвращались с короткой побывки. Их диалект я могла разобрать с трудом, в интонации каждой фразы чувствовались грубость и агрессия. Они опоздали на поезд, на котором вовремя добрались бы до воинской части. Зная, что их ждет наказание, ребята трусили. Но не хотели признаваться в этом. Горланя и хохоча, они грозились, что если хоть кто-то из начальства оштрафует их, они устроят ему такое – дальше шли сплошные непристойности. Предвкушая, как они отомстят офицерам, призывники не скупились на детали в описании этих пыток. Искоса поглядывая на меня, хвастали, что никого не боятся. Потом они уставились на меня в открытую. Один из юнцов предложил мне пива из своей банки. Я отпила глоток. Его приятели ухмылялись, толкали друг друга плечами, побагровев и едва удерживаясь от смеха.