Любовь в Золотом веке. Удивительные истории любви русских поэтов. Радости и переживания, испытания и трагедии…

«Редко кто из выдающихся писателей возбуждал при жизни и после смерти столько разноречивых оценок, как Н.А. Некрасов. Рядом с восторженным изображением его как „печальника горя народного“ существуют отзывы о нем как о тенденциозном стихотворце, в произведениях которого „поэзия и не ночевала“, как о лицемере, негодующее слово которого шло в разрез с его черствостью и своекорыстием», — так начинает воспоминания о Некрасове Анатолий Федорович Кони. Но те же слова можно в полной мере отнести к той, которая много лет была подругой, возлюбленной, соратницей и соавтором великого поэта — к Авдотье Яковлевне Панаевой.

Список обвинений, предъявляемых ей очень велик.

«Интересно знать, — писал Писемский в своей „Библиотеке для чтения“, — не опишет ли он {Иван Па наев. — Е. П.} тот краеугольный камень, на котором основалась его замечательная в высшей степени дружба с г. Некрасовым?» И этот «жирный» намек понятен всему литературному бомонду. «Краеугольный камень» — это красавица-жена Панаева, Авдотья, а «замечательная в высшей степени дружба» — это, по сути дела, «mariage à troi».

Панаеву упрекали во вздорности характера: «Ему {Некрасову. — Е. П.} бы следовало жениться на Авдотье Яковлевне, — говорил Чернышевский, — так ведь и то надо было сказать, невозможная она была женщина».

Ему вторил Тургенев: «Я Некрасова проводил до Берлина; он должен быть теперь в Петербурге. Он уехал с госпожою Панаевой, к которой он до сих пор привязан и которая мучит его самым отличным манером. Это грубое, неумное, злое, капризное, лишенное всякой женственности, но не без дюжего кокетства существо… владеет им как своим крепостным человеком. И хоть бы он был ослеплен на ее счет! И то — нет».

Ее мемуары считались образцом предвзятости и чуть ли не бульварной литературы. Казалось, не было сплетни, которую она не повторила бы. А ее ненависть к Тургеневу сделалась притчей во языцех.

Уже в XX веке писатель и историк Михаил Константинович Лемке обвинил Панаеву в присвоении чужих денег (без малого 300 тыс. руб.), а Корней Иванович Чуковский, защищая нашу героиню, отозвался о ней следующим образом: «Если же она и присвоила какую-нибудь часть этих денег, то нечаянно, без плана и умысла, едва ли сознавая, что делает. Тратила деньги, не думая, откуда они, а потом оказалось, что деньги чужие. Это ведь часто бывает. Деньги у нее никогда не держались в руках, недаром ее мужем был Панаев, величайший мот и транжир. Некрасов тоже приучил ее к свободному обращению с деньгами. Да и раздавала она много: кто бы ни просил, никому не отказывала. Этак можно истратить не одно состояние. Виновата ли она, мы не знаем, но если виновата, мы с уверенностью можем сказать, что злой воли здесь она не проявила, что намерения присвоить чужое имущество у нее не было и быть не могло. Это противоречило бы всему, что нам известно о ней». Другими словами: может и не воровка, но однозначно — дура.

Но ее не только обвиняли, ее и жалели.

«Сегодня был у Авдотьи Яковлевны, — пишет знаменитый историк Грановский. — Жаль бедной женщины. Сколько в ней хорошего. А мир, ее окружающий, в состоянии задавить кого хочешь. Не будьте же строги к людям, дети мои. Все мы жертвы обстоятельств».

«Прилично ли, — негодовал Чернышевский на Некрасова, — прилично ли человеку в его лета возбуждать в женщине, которая была ему некогда дорога, чувство ревности шалостями и связишками, приличными какому-нибудь конногвардейцу?»

«Очень простая, добродушная женщина, то, что называется бельфам, — так пишет о Панаевой в биографическом очерке Чуковский. — Когда ей исполнилось наконец сорок лет и обаяние ее красоты перестало туманить мужчин, оказалось, что она просто не слишком далекая, не слишком образованная, но очень приятная женщина. Покуда она была в ореоле своей победительной молодости, мы только и слышали, что об ее удивительном, ни у кого не встречавшемся матово-смуглом румянце, об ее бархатном избалованно-кокетливом голосе, и мудрено ли, что она казалась тогда и остроумной, и изысканной, и поэтичной. Но вот ей сорок лет: она кругленькая, бойкая кумушка, очень полногрудая, хозяйственная, домовитая матрона. Уже не Eudoxie, но Авдотья — это имя к ней чрезвычайно идет.

Она именно Авдотья — бесхитростная, угощающая чаем и вареньем. Из любовницы стала экономкой, полезным, но малозаметным существом, у которого в сущности и нет никакой биографии. Потому-то о ней так мало написано, особенно об этой полосе ее жизни, потому-то ни один из тысячи знавших ее литераторов не оставил нам ее характеристики. Что же и писать об экономке? С ней здороваются очень учтиво и спешно идут в кабинет к хозяину, к Николаю Алексеевичу, тотчас же забывая о ней, а она зовет Андрея и велит отнести в кабинет два стакана чая с вареньем…

…Она ведь была не мадам де Сталь, не Каролина Шлегель, а просто Авдотья, хорошая русская женщина, которая случайно очутилась в кругу великих людей…