Любовь во время войны (СИ)

В душе всколыхнулась подавляемая, но постоянно тлеющая обида — она тянет всю ношу одна. Целыми днями она постоянно занята делами: распоряжается деньгами и имуществом, принимает просителей, решает споры, помогает, успокаивает, одобряет; она должна за всем следить, все помнить, всегда держать себя в руках и не показывать тем, кто ей служит, свою усталость, скуку или огорчение. От мейстера Волкана большой помощи нет — он честно и усердно исполняет все обязанности мейстера, но с умом и опытом жизни на Севере мейстера Лювина ему не сравниться. Что же до Арьи и Брана… Санса снова вздохнула. Несмотря на примирение, которое залечило одну из самых старых ран в ее душе, никакой близости между ней и сестрой не возникло. Наоборот, она еще более ясно увидела, насколько они разные — а странная жизнь Арьи в Браавосе, о которой та ничего не рассказывала, создавала между ними стену. Санса знала, что Арья без колебаний убьет любого, кто захочет навредить ее сестре, но и ее саму убьет, если по какой-то причине сочтет это правильным. А Бран — Бран ее пугал. Он не просто превратился из милого живого мальчика, которого она помнила, в холодного и замкнутого юношу, казалось, холод, царящий за Стеной, выстудил в нем все человеческое — жалость, сочувствие любовь. Санса не забыла слез леди Миры Рид, которая пожертвовала ради брата столь многим, чтобы потом от нее избавились как от ненужной вещи. Зачем он пересказал ей то, что видел в своих видениях — чтобы снова заставить ее вспоминать о том, что она стремилась забыть? Чтобы причинить боль? Чтобы показать свое могущество? После того разговора Санса тщательно следила, чтобы о Бране должным образом заботились и выказывали должное уважение как сыну лорда Старка и ее брату, но сама его избегала и почти не говорила с ним.

Так или иначе, благодаря ее заботам Винтерфелл возродился к жизни — здесь снова сидел Старк, была еда, тепло, защита. Но ее собственная душа представлялась ей разоренным домом — сквозь выбитые двери и окна ветер гоняет по пустым грязным комнатам опавшие листья и всякий мусор, а в очаге так давно не разжигали огонь, что зола, казалось, окаменела. И холод, постоянный холод — такой привычный, что про него даже редко вспоминаешь. Как ей снова собрать себя вместе, починить, согреть, зажечь огонь, вымести грязь и мусор? У Брана есть его видения, у Арьи — мастерство водной плясуньи, а у нее — у нее Винтерфелл и обязанности.

II. Hound’s Hunt

Сандор Клиган ехал на Север и думал о шлюхах. Точнее сказать, об их отсутствии. И чего он не пошел тогда с Бронном, когда тот его зазывал в Королевской гавани “выпить и вспомнить старые времена”? Причину он знал - не хотел он ничего вспоминать, ни Бронна, ни старые времена, ни свою жизнь в этом проклятом городе. Но в бордель все же стоило сходить - слишком давно у него не было женщины, это начинало сказываться. “Да уж” - ворчливо говорил он самому себе - “уже в бороде седина, а все о том же”. Но тело не обманешь - ему была нужна женщина, настоящая, живая, а не собственная рука.

Они ехали уже не первый день, и задница к вечеру начинала болеть от седла, а кости - ныть от холода. “Старею” - с ноткой горечи замечал Сандор. Шрам от холода тоже чесался и побаливал. Чтоб его Иные побрали, этот Север. Забавно - именно этому они и собираются помешать, если он верно понял планы короля-бастарда и этой беловолосой стервы с ее драконами.

Тормунд ехал рядом с ним, и, как всегда, без умолку болтал - если не о своих многочисленных победах или соблазненных женщинах, то заливал про эту свою бабищу, Бриенну, нож ей в печень, Тарт. Порой Клигану это так надоедало, что он бросал: “Да завали ты ее уже, достал” - на что Тормунд отвечал - “А что? И завалю, дай срок”, и как ни в чем не бывало продолжал молоть языком. Бриенна, которая обыкновенно ехала впереди них, либо не обращала на Тормунда внимания, либо смотрела на него с гневным презрением. Но в долгом пути из Королевской гавани на Север Сандор от нечего делать стал замечать, что это выражение на лице женщины постепенно сменяется чем-то похожим на любопытство. Когда он впервые заметил это, то даже развеселился - а ведь, пожалуй, рыжий ушлепок рано или поздно добьется своего. Тормунду он о своем наблюдении говорить не стал, пусть помучается.