Любовь & Война

Пусть даже ее будущие дети выживут, что тогда? Нести ответственность за другую жизнь, за пищу духовную и телесную, за воспитание и развитие. Задача казалась грандиозной, особенно для нее, Элизы, едва ставшей женщиной. Как она может вырастить и воспитать собственное дитя, когда сама еще пытается определиться с тем, кто она и зачем призвана в этот мир? Она понимала, что материнство само по себе уже важное занятие, но так же, как отцовство не было всей жизнью для мужчины, так и материнство, по ее мнению, не должно было стать единственной заботой женщины.

Она не могла «пойти на работу» в общепринятом смысле, но все же уважаемая женщина могла найти не одно занятие, в которое вложила бы свою энергию. Существовала благотворительность – госпитали, школы, приюты, – по сложности организации не уступавшая самым крупным предприятиям и к тому же приносившая заметно больше пользы миру. Но если она обзаведется детьми, пройдет, вероятно, лет двадцать, а то и больше, прежде чем она сможет начать по-настоящему работать в этом направлении.

И, как показало их определенно-не-простое расставание, им с Алексом предстоит еще немало узнать о том, кто они, и по отдельности, и как пара, – прежде чем добавить в их жизнь детей. К тому же теперь, когда он будет командовать собственным полком в бою, кто может с уверенностью сказать, что в конце войны у нее по-прежнему будет муж?

– Нет! – громко воскликнула она, в ужасе от одной только мысли, возникшей как раз, когда она обогнула последний холм, и перед ней раскинулись «Угодья» во всем их великолепии. – Алекс вернется домой, ко мне. Он должен, и он вернется. А дети пока могут и подождать.

Проговорив это, она заметила мальчика, спешащего прямо к ней. Она узнала в нем Лью, работавшего в хлеву вместе с отцом, Левеллином, валлийцем, служившим в поместье конюхом.

– Мисс Элиза! Мисс Элиза! Скорее!

– В чем дело, Лью? – спросила Элиза, перехватывая запыхавшегося мальчишку.

– Мисс Дот послала меня! Она велела привести вас, как только найду!

Дот звала ее, и это могло означать лишь одно. Ведь Дот была не только камеристкой, но и опытной акушеркой, которая помогла родиться всем четырнадцати детям Кэтрин Скайлер.

Малыш готовился появиться на свет.

8. Наконец-то война

На марше

Йорктаун, Вирджиния

Сентябрь 1781 года

Первый и Второй Нью-Йоркские полки вместе с парой смешанных дивизий из Коннектикута двинулись к Йорктауну, Вирджиния, седьмого сентября под командованием лейтенант-полковника Александра Гамильтона. Трехнедельный переход был утомительным даже для едущих верхом офицеров. По десять часов в день на изматывающей жаре, под солнцем, накаляющим треуголки, превращая их в небольшие жаровни на солдатских головах, плотные шерстяные мундиры, накинутые на плечи, и оружие, тяжелеющее с каждым шагом. Внезапная смена погоды принесла холодный ветер и дождь, а вместе с ними и короткую передышку от жары, но даже она была сведена на нет тем, что теперь приходилось шагать в промокшей одежде по грязным дорогам, которые превращались в настоящие реки глины под ударами сотен сапог.

Некоторые солдаты пытались облегчить свою ношу, снимая треуголки и мундиры и закрепляя их на ранцах, но Алекс приказал снова надеть их. Как человек, сам пробивающий себе путь, он знал, как важна внешность. Он по-прежнему застегивал латунные пуговицы мундира снизу доверху и плотно надевал на голову треуголку. Если ты выглядишь как часть целого, тебя будут считать частью целого, а он хотел, чтобы даже слухи о продвижении Континентальной армии произносились с благоговением, а не с насмешкой. Дойдут ли они до генерала Вашингтона или генерала Корнуоллиса, не имело значения, все должно быть просто блестяще. В конце концов, он не просто вел солдат на битву. Он шел к славе, к своему месту в истории.

«Я так горжусь тобой», – написала Элиза в своем последнем письме, когда узнала новости о его назначении. Его храбрая Бетси, главной причиной гнева которой стало то, что он скрыл от нее свои намерения, вместо того чтобы разделить с ней свои мечты о славе. «Я вернусь к тебе, любовь моя. Я обещаю», – написал он в ответ.

Алекс ехал на своем прекрасном гнедом жеребце, окрещенном Мепкиным в честь друга, который подарил его. Пусть ему как офицеру не полагался ранец, десять часов в седле, хоть и с перерывами на перекус, превращали ноги в желе, и к тому же он умудрился натереть себе такие места, о которых не хотел даже вспоминать. Но стоило армии сделать привал на ночь, он отказывался от места в хижине или на ферме, реквизированной на ночь, уступая его тому из солдат, у которого замечал признаки лихорадки или другой болезни во время дневного перехода. А сам он спал под открытым небом, рядом с простыми солдатами.