Член комиссии: Бледная, спустилась поужинать. Запишите и это тоже.
Две молодые девушки во фригийских колпаках предложили подписать петицию, требовавшую от Миллера решительных мер по восстановлению нравственности. Перейра подписал, поставив после имени три сухие точки. Всего подписей было с дюжину, но, по словам девушек, они намеревались довести это число до двух тысяч. Эшел — через неделю с ним приключилась беда — извинился, но подписывать отказался. Девушки переглянулись, с ужасом посмотрели на него, обратились за помощью к Перейре.
Девушка: Почему вы не подписываете, сеньор Эшел?
Эшел: Это мое личное дело, дорогая.
Другая девушка: Это плохой ответ, сеньор Эшел.
Эшел: Но и вопрос тоже не слишком хорош.
Девушки мигом исчезли. Перейра был озадачен.
Перейра: Я тоже не понял, честное слово.
Эшел: Да и не надо. Думаете, я буду вмешиваться в чужие дела?
Перейра: Это не чужие дела, Эшел. Это наша общая проблема, покушение на славные традиции нашего города. Если сидеть сложа руки, ничто не вернется на свои места.
Эшел: А как все должно вернуться на свои места? И где, черт побери, эти места? Оставьте меня в покое. Хуже стариков — только лицемерные старики.
Представленный Анжелике в 1886-м, граф проявил столько любезности, что у той вырвалось: «Je ne peux croire que l'on parle si mal d’un gentilhomme tel que votre altesse»[13]
. Да Мата побледнел, принцесса улыбнулась. Граф добродушно ответил: «Peu importe que l'on parle mal de moi, chère baronne, je ne suis qu’un français»[14]. Другие же утверждают, что он не сказал ничего. Так или иначе, этот разговор, пусть даже вымышленный, много сообщает о человеке. Граф жил на вулкане, не ощущая этого. Его обвиняли в непомерных амбициях, в желании управлять страной через подставных лиц после смерти монарха. «Француз готовит нам Третью Империю». Но он ничего не готовил. Он пытался заглушить политическую агитацию громкими звуками оркестра. В день падения монархии он спокойно гулял с детьми по берегу моря, даже не заглянув в газеты. За неделю до того, он писал одной французской маркизе: «Обстановка у нас совершенно спокойная». Письма тогда доходили в Париж через несколько недель.Кто в баре «Элой» и Республиканском клубе поверил бы, что он заберется в президентское кресло, набрав 90 % голосов (для того времени — около полумиллиона)? Он составлял самые причудливые бюджеты, из-за чего был вынужден утроить налоги и свести к минимуму государственные расходы. Ненависть народа не замедлила излиться на него.
Жозе де Ариматейя и не пытался делать секрета из имени своего отца и относился к этому необычайно спокойно. Он был гордостью Военной школы и в 1926 году вызвал всеобщее замешательство, когда сбежал с парада в маршировавшую по городу колонну оппозиции. Менделлы уже не было в живых, но, по мнению сына, он одобрил бы подобный поступок. Когда революция 30-го года потерпела поражение и Престес укрылся в Боливии, имея с собой четыреста искалеченных, голодных сторонников, Жозе отступил в Куайяба и обосновался там, пока в 36-м не был схвачен и перевезен в Рио под плотной охраной. Там он восемь часов подвергался допросу, потом его бросили в камеру и пытали. Ему наносили удары по почкам со словами: «Получай, сын шлюхи, сын священника, коммунист!», жгли ступни паяльной лампой, выворачивали член плоскогубцами. Сержант пытался овладеть им сзади, но Жозе дал отпор из последних сил, и начались новые пытки: к телу прикладывали зажженные сигареты, загоняли иголки под ногти. После этого его, залитого кровью и потом, охранник заставил целую ночь маршировать по камере, из угла в угол. Каждый раз, когда он был готов упасть, его кололи штыком. В два часа утра он попытался разоружить охранника и получил пулю в рот.
В моде были пилюли Тевно, но от боли в груди, как считалось, помогали пилюли Буржо. Во время эпидемии бутылка «Дезинфектина противоболотного» доходила до тысячи рейсов, «Фенола Бебеф» — до двух тысяч. А поскольку таинственные бактерии или вирусы могли проникать и через рот, и через кожу — если они вообще не попадали через дыхательные пути, — то было разумной мерой предосторожности держать дома пепсин «Будане» и эликсир «Дюшан», бензоат и нафталин, пастилки Патерсона. Сплин лечился шариками Дюрана от доктора Клертана.
Для Перейры этот гений пламенного листка-однодневки должен был остаться в веках — по крайней мере, на ближайшие пять столетий. Ему возражал Фариа, находивший Сулье в сто раз хуже, чем жалкий Поль Бурже — другой излюбленный герой Перейры. Они подготовили вдвоем нечто вроде литературной лотереи — прогноза, чье имя сохранится в ближайшие сто лет, и мнения их почти ни разу не совпали.