Любовная лихорадка

Все произошло довольно-таки беспорядочно. В десять часов стало известно, что по кварталу Лапа марширует целый батальон, к которому присоединились курсанты. Но прошло целое утро, а о батальоне и курсантах больше не поступало никаких сведений. Подойдя к окну, принцесса увидела все то же солнце, тихие улицы, обычную публику. Поэтому она осталась рядом с мужем, графом Эу, таким же нерешительным, как и она. Император вернулся из Петрополиса — поездка до дворца обошлась без всяких происшествий, — и вся императорская фамилия решила, что Вторая империя прочна, как пятьдесят лет назад.

Но это было обманчивое впечатление.

Вечером стали поступать противоречивые новости.

Одна — что кабинет министров осажден в здании Генерального штаба, а морской министр убит; другая — что телеграф в руках мятежников и что они желают только смены кабинета; третья — что Деодору провозгласил республику, назначил себя президентом и не желает вступать в переговоры.

Последний слух подтвердился ночью, когда государственные советники с опущенной головой начали входить в императорские покои, высказывая глубокое сожаление. Все потеряно, говорили они, армия перекинулась к мятежникам, Деодору не желает вступать в переговоры. Но Педро сказал, что все это неважно. Ему было только жаль дворцовых слуг, которые не смогут приспособиться к новому порядку. Лакайос и советники сидели с ним до двух ночи, когда монарх наконец устал и отправился спать, при этом поблагодарив всех и пожав каждому руку, а некоторых обняв. А еще прихватил из библиотеки труд по египтологии.

Наутро из дворца еще можно было свободно выбраться, но вечером было запрещено собираться группами как внутри дворца, так и за его пределами. То и дело слышался топот копыт: это кавалерия разгоняла народ. Даже по двое не разрешалось выходить на улицу.

Тогда-то и нагрянула делегация во главе с майором Солоном с посланием императору от имени временного правительства. Они требовали, чтобы тот покинул страну. Майор удивился, увидев в руках у монарха книгу по египтологии (он читал ее с 1850 года). К тому же вид у него был абсолютно спокойным. Майор Солон, подойдя ближе, утратил всю свою уверенность. Вручая послание, он запутался в титуловании, сказав сначала «Ваше превосходительство», затем «Ваша светлость» и, наконец, «Ваше величество». На губах императора играла снисходительная улыбка.

Майор Солон: Временное правительство желает знать, каким будет ответ, Ваше величество.

Педро II: Пока что никакого.

Майор Солон: Следовательно, я свободен?

Педро II: Разумеется.

Ночь прошла не так бурно, как предыдущая, и, казалось, у Империи есть еще шанс, отдохнув, встать от сна посвежевшей… но утром в дверь постучали с грубыми и неумолимыми словами. Неумолимыми для старика, который рассчитывал на спокойное изгнание в Петрополисе, между цветов, рядом с обширным парком. Но нет: от него требовали покинуть страну еще до рассвета. Корабль уже ждал.

Сонный старик выплыл в рио-де-жанейрский туман вместе с семьей и кое с кем из слуг. Корабль возвышался мрачным обломком скалы. Прежде чем взойти на борт, император подал руку своим гонителям и сказал: «Господа, вы с ума сошли». Эту фразу передали Деодору, который выслушал ее молча.

Да Мата¹⁸⁸

Да Мата не был готов к тому, что увидел. В окне — полное бесстыдство: обнаженная женщина в обществе чужого мужчины, тоже обнаженного и с бокалом в руке, рассеянно созерцающего звезды. На улице — свора бездельников, балерин, клоунов, нищих, зевак орет, требуя расправы. Здесь сведения расходятся. Монархисты утверждают, что, когда толпа затихла, Да Мата с величественно-библейским видом проклял обоих и приказал поджечь дом. Республиканцы утверждают, что толпа ни к чему не призывала, да и в судорожных всхлипываниях барона, вцепившегося в конскую гриву, не было ничего библейского. Неважно — главное, что толпа подошла к дому и сделала то, чего делать не следовало.

Если барон и не приказал, то, во всяком случае, высказал это вслух. Канистра с керосином, найденная у Лa Табля, разожгла воображение людского сброда. Керосин горит быстро, с клубами дыма. Двое отверженных, скрывшись за плотными желтыми шторами, сумели убежать через задний ход. Но им не удалось одеться.

Прежде чем выбраться за город, они пересекли две оживленные торговые улицы; при их приближении окна раскрывались, а затем захлопывались. Беглецы пересекли процессию благочестивых женщин, даже не поглядев на них, прокладывая себе путь между крестными знамениями и испуганным шепотом. Потом они брели по острой гальке, пробирались сквозь густые заросли, раня себе ноги о камни на дне оврагов, едва не натыкаясь на колючую проволоку, обозначавшую границы владений. Наконец, они очутились в каком-то болотце, полном москитов, с солоноватой водой, доходившей до колен. «Черт», — сказал Алвин, неся Анжелику на руках; ноги ее ударялись о его бок.

А там, сзади, клубы дыма свивались в причудливые спирали на фоне кровавых отблесков. Поджигатели шумели, словно индейское племя на охоте.

Репортер¹³⁸