Любовная мелодия для одинокой скрипки

Прибалтийское происхождение родителей проглядывало в неуловимом акценте, тяге к немецкой культуре и воспитанной на протяжении нескольких поколений пунктуальности и аккуратности.

Он познал, говоря языком Библии, жену свою Инну только в ночь свадьбы. Было многолюдно, шумно, друзья по плейбойской молодости были уверены, что свадьба лишь формальность и что все уже давно произошло, и потому не торопились уйти и оставить молодых на пороге спальни. Михаил почувствовал, что все не совсем просто, когда, полуобняв жену, вдруг ощутил, что ее колотит самая натуральная жуткая дрожь. Она подняла на него глаза, ставшие от волнения как две черные пропасти, он, все еще не понимая, налил ей серебряный стаканчик коньяка, она выпила, но дрожь не унималась, и тогда он догадался...

Да, она была девственницей, несмотря на свои двадцать два года, студенческие межсобойчики, танцульки, флирты, песни у костра и Родика. Он взял ее с превеликой осторожностью и нежностью, вдруг осознав, что любит эту странную, доверившуюся ему домашнюю девочку с удивительным гибким телом, словно созданным для того, чтобы обвиваться вокруг него...

Они любили друг друга так, как никто до них не любил. По крайней мере, оба были в этом убеждены. Слилось воедино полное духовное родство и неистощимое физическое влечение, временами настолько сильное, что Михаил вдруг внезапно, среди бела дня начинал со все возрастающей страстью целовать жену, и Инна, юная, но уж все понимающая в «науке страсти нежной» женщина, отвечала ему, и сама увлекала в спальню или на диван в его кабинете... Время шло, но эти взрывы чувственности не утихали. Возрастало и духовное единство.

Инна закончила университет, но аспиранткой, как мечтала когда-то, не стала, хотя две кафедры предложили ей вакансии. Она увлеклась делом Сильверовых, а именно коллекцией картин. Михаил нашел в ней самую дотошную и одновременно тонкую исследовательницу. Она с таким воодушевлением погрузилась в новый для себя мир изобразительного искусства, с такой скоростью поглощала книги и знания, что Михаил не мог нарадоваться. Училась она главным образом, не выходя из дома, благо у Сильверовых собралась великолепная библиотека по всем вопросам искусства. Но иногда она днями пропадала в музеях Москвы, мчалась в Петербург или другие российские города, обладающие серьезными собраниями. Она так вдохновенно создавала описания картин, что Михаил отдал полностью эту важную часть собирательства в ее руки. Собрание зарубежных художников тоже увеличивалось, несмотря на запредельные цены, сложившиеся в последние годы на аукционах. Но все же главное дело, как считал Михаил, заключалось в том, чтобы искать, находить, сохранять и открывать миру произведения талантливых, но зачастую погубленных в советское время живописцев. Он был своим человеком в мастерских старейшего кооператива художников в доме на Верхней Масловке, его, как своего, принимали в Профкоме художников, том самом, что прославился «бульдозерной» атакой на свою выставку. Тонкий вкус, чутье и готовность рисковать, сразу же выкладывая значительные суммы за только что родившиеся, не имеющие «истории» полотна делали его желанным гостем во многих мастерских. Он почти никогда не ошибался, стоимость купленных им картин неизменно росла, полотна заполонили все специально оборудованное подвальное помещение в доме на Селезневке. Кстати, в свое время, благодаря нужным связям, он сумел избавиться от тех «подселенцев», которыми его отец самоуплотнился в трудные времена, и дом снова стал полностью принадлежать их семье. Огромные запасники позволяли ему широко маневрировать, продавать и покупать, при этом у него оседало самое интересное, что он находил у современников.

Через пять лет после рождения Алексея, по-домашнему Алекса, Михаил скончался от саркомы головного мозга. Он умирал мучительно, в полном сознании. Перед смертью взял с Инны клятву, что она вырастит из Алекса настоящего Сильверова, мужественного, принципиального, верного заветам многих поколений предков. И настоящего коллекционера.