Виктор хотел напомнить, что самоубийство – смертный грех, что душа попадет в ад, как утверждает церковь, но у него язык не повернулся. Старая больная измученная женщина с угнетенной психикой… Кто он, чтобы давать советы? И может, пора переписать некоторые правила Ордена? Если человек все равно обречен, то не ему ли выбирать, сколько еще мучиться? А если уже нет ни физических, ни моральных сил? Виктор часто размышлял о таких «клиентах», но так и не определил для себя, что является наиболее гуманным в этих случаях.
– Возможно, вы правы, синьора, – после паузы сказал он. – Легкой вам смерти!
Но женщину не удивило такое странное пожелание. Она заулыбалась и погладила его по плечу.
– Не сиди со мной! – сказала она. – Ты и так помог мне своими разговорами! Ты очень чуткий молодой человек. Дай бог тебе всего!
Виктор улыбнулся ей и ушел.
Его настроение стало сумрачным. Он размышлял о человеческой судьбе, о пресловутом «бумеранге». Кто знает, за какие деяния дает нам Творец то или иное. На ум вдруг пришло заявление аморфа Николая, что Виктор продал душу дьяволу и будет в аду. Он всегда восхищался ловцами, искренне считал, что это благое дело, угодное Богу. Но иногда в душу закрадывались сомнения, а имеет ли право обычный человек вмешиваться в ход вещей. Ведь самоубийства были всегда, сколько существует род человеческий, и никакие запреты не влияли на этот процесс.
«Самоубийство в христианском понимании – единственный грех, в котором невозможно раскаяться и, следовательно, получить прощение от Бога и спасение души.
Церковь провожает самоубийцу в последний путь гробовым молчанием. Невозможно спеть „со Святыми упокой“ над телом человека, который всю свою волю, все свое стремление в последний час направил на то, чтобы навсегда замкнуть душу от Бога.
Человека, лишившего себя жизни, нельзя поминать в храме. За самоубийцу нельзя подать записку на поминание. За него не вынет частицу из просфоры священник, служащий литургию. Единственное, что остается стоящим у его гроба, – молиться дома, но и то многие священнослужители рассказывают, что такая молитва может свести молящегося с ума. И в этом есть своя правда. Невозможно простому человеку в одиночку вместить в себя боль, ужас и страх того, кто принял катастрофическое решение покончить с собой».
…Моника встала рядом, плечом касаясь его плеча. Они опустили головы, глядя на шевелящуюся темную воду.
– Давай прыгнем вместе, – после паузы предложила девушка. – Тогда не будет так страшно.
– Да, я за этим сюда и пришел, – прошептал он и начал забираться на ограждение.
Жар разлился в висках, но в груди так похолодело, что перехватило дыхание. Отчаяние куда-то ушло, на его место пришла тоска, идущая из самых потаенных глубин сознания. Она принесла новую боль, так плохо ему еще не было. Он выпрямился, стоя на узких перилах и глядя в черную воду, шевелящуюся внизу, как вязкий омут ада. Просветление заставило вздрогнуть, мысль стрелой пронзила мозг: «Да я с ума сошел! Зачем мне это?!» И Виктор решил спрыгнуть обратно на мост. Но Моника легко вскочила и встала рядом. Ее цепкие пальцы впились в его ладонь.
– Жить так мерзко! – сказала она и глубоко вздохнула. – Только смерть избавляет!
От нее исходил какой-то странный холод, но Виктору отчего-то он показался даже приятным. Оцепенение охватило его, словно ледяной панцирь сковал тело.
– Ты права! – ответил он дрогнувшим голосом. – И я хочу умереть.
Моника глянула на него яркими янтарными глазами, улыбнулась и прыгнула вниз, потянув его за руку. Виктор мешком свалился в воду. И тут же пришел в себя. Он начал барахтаться, пытаясь выбраться на поверхность и глотнуть воздуха, но Моника, так и не выпустившая его руку, камнем тянула ко дну.
И вдруг кто-то прыгнул в воду рядом с ними. Виктора подхватили за талию сильные руки и вытолкнули на поверхность. Он ракетой вылетел на мост и закашлялся, выбрасывая из легких воду и глотая воздух. Когда отдышался, то увидел перед собой рослого накачанного мужчину. Его раскосые светло-карие глаза пристально смотрели в лицо Виктора.
– Спасибо, – только и сказал тот и начал сгонять воду с одежды.