Любовник тетушки Маргарет

Я смеялась и никак не могла остановиться. Подмигивала инвалидной коляске и воображала, будто сама ее пустота есть нечто вроде ответной улыбки. Да, я смеялась, несмотря на то что понимала всю неуместность своего поведения, – меня могли счесть дурно воспитанной или сумасшедшей. Моя часть наследства, представляя собой нечто вроде дружеской мести, милой шутки, была – не будем жеманничать – весьма существенной и весомой. И именно это последнее обстоятельство, а вовсе не ее подлинная художественная ценность, породило отнюдь не безоговорочно одобрительный ропот. Едва ли кто-нибудь из присутствующих когда-либо видел то, что завещала мне миссис Мортимер; они не могли судить ни о том, представляли ли эти картинки выдающееся или слабое произведение искусства, ни об их размерах, ни о стиле, ни об образной системе. Но они знали, что имя автора сулит деньги, и по гостиной прокатился хорошо различимый шепоток.

Дорогой подруге и окантовщице моей коллекции Маргарет Перси за честность и прямоту, проявленные в тот день, и за то, что она была совершенно права, а также до раздражения высокопарна, я завещаю портфолио офортов Пикассо под названием «Танцы огня» целиком и полностью, без каких бы то ни было оговорок. Портфолио в нетронутой упаковке находится в третьем ящике снизу желтого горизонтального стеллажа. Рис Фишер недавно произвел оценку, документ приложен к планшету с офортами. Надеюсь, Маргарет, что Вы их продадите и на вырученную сумму хорошенько повеселитесь, потому что Вам давно пора это сделать. Подумайте о каком-нибудь мальчике для легкого флирта. Мне очень хотелось оставить Вам и свою инвалидную коляску в качестве memento mori[3]или, точнее, memento torpidus[4], но я подумала, что это будет явным капризом и несправедливостью по отношению к кому-то, кому она действительно необходима. Вам эта вещь реально никогда не понадобится.

Имелось и дополнительное распоряжение, написанное, судя по всему, непосредственно перед кончиной.

Прилагаю конверт. Это скромный «прямой» подарок. Я хочу, чтобы Вы истратили эти деньги на какой-нибудь легкомысленный наряд. НЕ на леггинсы, джемпер или что-то, что закрывает колени. Я знаю толк в ногах и утверждаю, что у Вас они исключительно хороши.

Прощайте, моя дорогая, и да благословит Вас Бог.

Бедный поверенный старался смотреть куда угодно, только не на мои ноги, которые, впрочем, были целомудренно прикрыты клетчатой юбкой. Со смущенной гримасой, призванной, видимо, изобразить улыбку, он вручил мне конверт. Смеяться я начала уже при упоминании моей «высокопарности», дошла до кульминации при совете «подумать о мальчике для легкого флирта» – и где она только нахваталась подобных выражений? – и только когда дело дошло до комплимента моим ногам, немного успокоилась. Я слышала, как все вокруг перешептывались с явным неодобрением. Пикассо. Я посмотрела на «Головку девочки» Матисса, висевшую на прежнем месте и ставшую теперь скорее всего собственностью Джулиуса. Что ж, миссис Мортимер, наверное, была права. Вскрывая конверт, я почувствовала, как все вытянули шеи, поджали губы, и в воздухе повисло напряжение, так что, увидев, что в конверте четыре пятидесятифунтовые банкноты, испытала радость. Вполне разумная сумма. Не слишком большая, чтобы мне было страшно ее истратить, и не слишком маленькая, чтобы ее хватило лишь на какой-нибудь пустяк. Золотая середина. К тому же по вздохам облегчения, послышавшимся со всех сторон, я определила, что родственники миссис Мортимер оценили сумму так же, как и я. Все вежливо улыбнулись, и чтение завещания продолжилось.