Любовники

Он удивленно приподнял брови, однако промолчал.

— Мы раскусили вашу уловку. Причем поняли ее обе. По-моему, это некоторым образом потрясло вас. И вам сейчас нечего ответить мне даже для разнообразия. Несомненно, вы считаете себя очень ловким и хитрым, думаете, что все кругом дураки и никто не сумеет понять ваших намерений.

Пока произносились эти слова, лицо ее раскраснелось от гордости и удовольствия. Она верила, что разум ее заявляет о себе с блеском, красота сияет свежестью, все эмоции чисты и благородны и все это вкупе должно раздосадовать его, как невидимое препятствие в его постоянных и сомнительных интрижках с женщинами.

Он по-прежнему довольно долго молчал, а потом медленно и спокойно проговорил:

— В конце концов, мне тоже надо как-то занять мое время. И, разумеется, весьма любопытно понаблюдать за вашими с матерью действиями, если вы обе влюбитесь в меня.

К своему внезапному удивлению, Джасинта весело рассмеялась и захлопала в ладоши.

— Вот видите! — радостно вскричала она. — Я знала это! Я раскусила вас!

— Да, вам это удалось, — согласился он.

Впрочем, она скоро почувствовала, как ее триумф постепенно угасает. Словно только что в руках был красивый красный воздушный шарик, а он взял да улетел. Как же так случилось?

— Теперь я могу идти? — осведомилась она, вставая.

— А вам хочется этого?

— Разумеется! Вы ведь только что признались… во всем!

— Тогда идите.

— Дверь заперта. Когда мы с Грантом пришли сюда, он запер ее на ключ.

Джасинта ожидала, что он прикажет ей сесть и вести себя как следует, и, когда вдруг прозвучало разрешение уйти, почувствовала себя так, словно кто-то изо всех сил дернул за веревку, которой ее привязали. Она даже покачнулась и чуть не упала, но все же сумела сохранить равновесие.

— Дверь открыта. Уходите поскорее, — произнес он.

Он тоже поднялся со своего места и теперь стоял, держа руки в карманах и наблюдая за ней. Он ждал. Инициатива была за ней.

Ей обязательно нужно покинуть эту залу гордо и с достоинством, демонстрируя твердое убеждение, что, независимо от того, в каком обществе и окружении ей приходится пребывать, она была и остается леди викторианской эпохи, родовитой и благовоспитанной. Следуя этому решению, Джасинта приняла самый надменный из всех возможных вид, немного постояла, словно на королевском приеме, глядя на своего собеседника пренебрежительно и неприязненно. Но она не смогла бы долго продержаться в столь высокомерной позе, ибо слезы явно подступали к глазам. Она медленно повернулась, словно находясь на каком-то невидимом возвышении — подол ее платья описал на полу полукруг, — и величественно двинулась к двери. Волосы волнистым потоком струились у нее за спиной, а кружевные оборки платья изящно тянулись по полу вслед за ней.

Однако при всем при этом ее не покидало чувство глубочайшего унижения.

Она мучительно осознавала его присутствие, то, как он смотрел ей вслед своими огромными черными глазами и как в них играли насмешливые искорки. Гулкое эхо ее шагов по выложенному плиткой полу медленно поднималось к гигантскому потолку, теряясь где-то в вышине. Она чувствовала, как все мышцы спазматически подергиваются, подобно клавишам рояля под ударами пианиста.

Пройдя примерно десять ярдов, она остановилась, крепко сжала пальцы в кулаки, сделала глубокий вдох и обернулась, чтобы посмотреть на него. Он стоял на том же самом месте, где находился раньше, в той же самой позе и глядя на нее с тем же самым выражением лица.

— Неужели вы никогда в жизни не испытывали уважения к какой-нибудь женщине? — проникновенно и горько спросила она.

Он едва заметно улыбнулся, но почти сразу же, видя, насколько ей больно, отрицательно покачал головой. Его лицо обрело весьма задумчивое выражение.

— Уважение, — произнес он приятным и дружелюбным тоном, — это душевное состояние, которое воспитывают в детях их родители. И оно становится человеческой привычкой на всю жизнь. Но к чему мне испытывать это чувство по отношению к вам, когда у меня нет ни детей, ни родителей?

— У вас нет детей? — спросила она, чрезвычайно шокированная его словами, и даже сделала невольно несколько шагов по направлению к нему. Но тут же опомнилась и остановилась.

— У меня нет детей, — ответил он. — Безусловно, вам известна моя репутация — я никогда не смогу зачать потомства. И это еще один из моих грехов, который, наверное, в глазах всего мира — худший из всех. Но ни я, ни мои любовницы не видят в нем совершенно никаких помех для нашего удовольствия. Все как начинается, так и заканчивается. Дело сделано. И никаких последствий, никакого ожидания новой жизни, никаких мечтаний, сопряженных с этим.

Пока он все это говорил, глаза Джасинты расширились от ужаса; рот ее был приоткрыт, рукой она держалась за горло. Лицо ее смертельно побледнело, дышать приходилось с чрезвычайным трудом. В звучании его голоса было нечто такое… нечто такое… Что же это могло быть?