Кен выключил послематчевые комментарии в попытке заставить посетителей разойтись побыстрее и переключился на новости. Девушке понравилось, что для Кена жизнь не начинается и заканчивается спортом. Он кое-что читал и знал, что происходит в мире. У него было свое мнение о политике, истории, искусстве. По словам Шелли, у него было чересчур много чертовых мнений, и ему слишком хотелось поделиться ими с другими. Шелли было за пятьдесят, она была замужем за добродушным неряхой, который думал, что солнце встает, когда просыпается Шелли, а закат – это вселенский траур по поводу того, что мир скоро не услышит ее голоса, пока она будет спать. Он уже сидел в баре, потягивая светлое пиво в ожидании, когда повезет ее домой. Шелли была красива и работала усердно, но вследствие этого не любила, когда ее «девочки» работали не так усердно, как она сама. Она три вечера работала за стойкой, иногда ее подменял Кен, если в это время был какой-нибудь матч. Пока что новая девушка работала с ней пять раз, и после первых двух вечеров была благодарна за относительный покой на третий вечер, когда заступил Кен и все пошло чуть спокойнее, хотя и чуть менее эффективно и прибыльно.
В ее секторе осталось всего два человека, и они достигли того уровня опьянения, когда, если бы бар не закрывался, ей бы пришлось прекратить подачу им пива. Она знала, что эти двое готовы перейти от меланхолии к буйству, и с облегчением увидела, как они собрались уходить. Теперь, вымыв бокалы и убрав корзинки с куриными крылышками со стола справа от них, она ощутила, как кто-то похлопал ее по спине.
– Эй! – сказал один из этих двоих. – Эй, милая, обслужи-ка нас еще раз.
Она сделала вид, что не замечает его. Ей не нравилось, когда мужчины так с ней обращались.
Другой хихикнул и запел что-то из репертуара Бритни.
– Эй!
На этот раз он похлопал сильнее.
– Мы закрываемся, – ответила она.
– Нет, не закрываетесь. – Он демонстративно посмотрел на часы. – У нас еще пять минут. Ты увидишь, что это как раз на два пива.
– Извините, ребята, я не могу вас больше обслуживать.
Телевизор у них над головой показал новый кадр новостей с фотовспышками и полицейскими машинами. Эмили взглянула. Показали место происшествия и на его фоне три фотографии: мужчина, женщина и ребенок. Девушка заинтересовалась, что с ними случилось. Она попыталась определить, не поблизости ли это, но потом увидела на одной из машин нью-йоркский опознавательный знак, и поняла, что нет. И все же в этом не было ничего хорошего, раз показывали фотографии. Женщина и ребенок или пропали, или погибли, а может быть, и мужчина тоже.
– Не можешь? Что ты имеешь в виду? – возмутился тот, что поменьше, более воинственный. На нем была футболка с надписью «Patriots», заляпанная кетчупом и соусом от куриных крылышек, а глаза уставились через очки в дешевой оправе. Ему было лет тридцать пять, и на руке не было и следа от обручального кольца. От него несло чем-то кислым, и этот запах ощущался с того момента, как он вошел. Сначала Эмили подумала, что это оттого, что он не моется, но теперь заподозрила, что он выделяет какой-то фермент, который смешивается с потом.
– Брось, Ронни, – сказал его приятель, который был выше и гораздо толще, а также гораздо пьянее. – Мне уже ударило в голову. – Он, спотыкаясь, пробрался мимо нее, бормоча извинения. На нем была футболка с белой стрелой, указывающей на пах.
Картинка на экране снова сменилась. Девушка взглянула. В свет вспышек попал какой-то другой человек, не тот, что сначала. Он выглядел растерянно, словно вышел из дома, ожидая найти тишину и покой, а не эту суматоху.
Постой, подумала она. Постой. Я тебя знаю. Я
– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – сказал Ронни, но она не обратила внимания. В голове у нее вспыхивали воспоминания, как сцены из старых фильмов, только в каждом она играла главную роль.